Наследники Шамаша. Рассвет над пеплом - Alexandra Catherine
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зашумела толпа, и Ишмерай увидела телегу с огромной клеткой. В ней томилось трое человек в длинных грязных одеждах, кровью и плетьми превращённых в жалкие лохмотья. Все трое — мужчина преклонных лет и две полные женщины, остриженные наголо, закованные в цепи, уже не могли стоять. Они сидели и корчились от боли и мучений. Из ноги мужчины торчала белая кость, кожа на спине одной из женщин превратилась в лоскуты, тело второй было покрыто язвами, будто от неё отрывали куски мыса, а раны обливали солью и кипятком.
«Отвернись!» — приказывала себе Ишмерай, но не могла. Её отчаянно трясло.
Осужденных вывели из клетки и, корчащихся, мучительно хромающих, подвели к судьям. Ишмерай не слышала ни слова из того, о чем говорили в другом конце площади, но догадывалась, что этих растерзанных и несчастных людей явно не собирались миловать.
Приговор был зачитан, все трое что-то произнесли, священник благословил их на смерть, затем каждого из осужденных привязали к столбу. Толпа зашумела сильнее. Рядом с Ишмерай заплакала женщина, но у самой глаза оставались сухими — она ещё не успела принять всю силу своего ужаса, она ещё не до конца верила в подобную жестокость.
Но ужас отнял у неё голос, когда один из солдат поднёс к хворосту первого столба факел, и первый костёр Аннаба запылал. Затем затанцевало пламя второго, а после и третьего.
«Вы же их сожжёте! — хотела крикнуть Ишмерай, но не могла — она не сразу осознала, что рот её закрыт своей же собственной ладонью. — Остановитесь! Они же умрут!»
Отсутствующее выражение на окровавленных лицах осужденных сменилось терпеливым страхом, горем, но не раскаянием. Они будто радовались. Радовались избавлению от боли, пыток и хрупкости смертной плоти.
Ишмерай подумала о том, что должна закрыть уши, но опоздала — первый крик пронзил её слух и забрался в самое сердце. Второй крик, наполненный болью и отчаянием, тотчас последовал за первым. Огонь вцепился в них и сжигал заживо.
Чьи-то сильные руки схватили её за локоть и потащили с такой силой, что Ишмерай не могла сопротивляться, даже если бы и захотела. Прочь от площади её вёл мужчина в тёмном плаще, и девушка испугалась, что это Хладвиг, но, когда её вывели из толпы и затянули в ближайший тёмный переулок, под капюшоном своего похитителя она увидела лицо Александра, бледное, встревоженное, горько нахмуренное.
— Что ты здесь делаешь, дура?! — накинулся на неё он, больно сжимая её плечи. — Я говорил тебе не высовываться! Ты закрыла лицо, но я все равно тебя узнал! Зачем ты смотришь на эти ужасы?!
— Их сожгли! — хрипела девушка, трясясь. — За что, Александр?!
— Уходи, — прошипел он, закутывая её в саван поплотнее. — Уходи отсюда сейчас же, чтобы никто не видел тебя!
Девушка медлила, глядя на него огромными, помертвевшими от страха глазами.
— Иди! — прикрикнул на неё Александр, и девушка помчалась по улицам Аннаба сломя голову.
Она бежала так быстро, так безоглядно, будто жизнь её зависела от того, сможет ли она убежать от этого земного кошмара, от этой боли, от этого дыма, который, казалось, пристал к её одежде. Запах горящей плоти мерещился ей везде.
Она не помнила, как домчалась до дома Вайнхольдов, как пробралась в свою комнату. Она забилась в угол, прижав лоб к коленям, раскачиваясь из стороны в сторону, не то плача, не то стеная. Мысли заглушали нечеловеческие вопли осужденных, перед глазами оставалась в лоскуты изорванная кожа и кровь.
Она не знала, сколько просидела в углу, тщась успокоить себя и обдумать всё то, что произошло, что теперь следовало делать, как жить, чтобы самой не попасть на костёр, как принять произошедшее разумом и не обезуметь. Угол покрылся тьмой вечера. Над сентябрьским Аннабом пожаром казни разлилась кровавая заря и начала затухать, как затухает огонь, истратив все силы и забрав все жизни, как меркнут угольки, как чернеет пепелище.
Она с трудом вспомнила, где находится и что нужно спуститься вниз, чтобы Вайнхольды ничего не заподозрили, но Ишмерай не хотела вставать, она продолжала молиться за несчастных казнённых.
Дверь её комнаты открылась, и в неё шагнул Александр. Он сразу повернул ключ в замочной скважине, снял с головы капюшон и подошёл к девушке, хмуро её разглядывая. Ишмерай, съёжившаяся на полу, горестно поглядела на него, поморщилась, и Александр кинулся к ней, крепко сжав, шепча что-то успокаивающее и такое родное.
Девушка уткнулась лицом в его шею. Никакие молитвы не успокаивали так, как аромат его кожи, никакие слова не действовали так, как его объятия, объятия его сильных заботливых рук, рук Александра Сагдиарда, самого родного, самого единственного, самого любимого человека на свете.
— Не отпускай меня, — жалобно всхлипнула Ишмерай.
— Не отпущу, — пообещал он.
Они так и сидели на полу, прижимаясь друг к другу, все ещё слыша вопли казнённых, все ещё слыша аромат костра и палёной плоти.
Кровавое зарево, казнив Аннаб, потухло и сменилось глухой чёрной ночью, охолодив угли и прах в безлюдном центре города. Площадь опустела, чтобы утром вспыхнуть вновь, открыть себя для свершения правосудия.
Этой ночью Аннаб набирал силы, открывая начало сотням новых казней, открывая русла сотен глубоких рек невинной крови.
Глава 19. Золотой рог
Герцогу понадобилось несколько дней, чтобы окончательно решиться на возвращение в Архей. Безутешный отец не смог найти дочерей, но понимал, что должен вернуться к жене и сыну, пока не потерял и их. Дома разгоралась катастрофа.
Тем не менее, он не мог покинуть Заземелье, оставив все свои надежды. Он заявил, что вернётся, как только обуздает жену и найдет сына. А пока решил оставить в Заземелье своих людей — тридцать атийцев во главе с одним из своих самых верных, опытных и ловких людей, — Амилем. Амиль был мужчиной невысоким, крепким, сероглазым, темноволосым, с аккуратной бородкой и усами, был неразговорчив, а если говорил, то говорил неприятную правду.
— Отец, я не могу ехать! — сказал Акил Лорену. — Ишмерай и Атанаис живы, я знаю это! Я чувствую их! Я смогу найти
