Искры - Михаил Соколов

— Я думаю, что вы, искровцы, искусственно раздуваете искры, которых еще нет, — сказал Ряшин.

— Неправда, они есть, — решительно возразил Лука Матвеич. — И мы, ленинцы, глубоко верим, что из этих искр политического сознания действительно возгорится пламя революционного восстания нашего пролетариата против самодержавия и капитализма. А вот вы, экономисты, все еще твердите вслед за вашей «Рабочей мыслью», что наши рабочие должны учиться искусству политической борьбы у буржуазии, которая-де имеет большой опыт этой борьбы с феодалами. То есть, по мнению Ивана Павлыча, вы, товарищи, — обратился он к рабочим-кружковцам, — должны идти к заводчику Суханову и просить его научить вас борьбе… с ним же! Так он может сказать вам: «Позвольте, а разве я вас не учил? Я вас хорошо проучил этой стачкой. Неужели вы ничего не поняли?»

Послышался сдержанный смех, голоса:

— Уж учил, так учил, язви его!

— Учили так, что рука вот висит, как плеть, а они еще и на работу не принимают.

— И, по-моему, вы научились достаточно, — продолжал Лука Матвеич. — Ваша стачка в упор поставила перед рабочими вопрос об их политическом бесправии, столкнув с властью и вооруженной силой самодержавия. Вот теперь вы и подумайте: должны ли мы выступить с политическими требованиями и вести политическую борьбу…

Ряшин негромко сказал:

— Политическая борьба есть только форма, а не содержание борьбы на данном этапе рабочего движения, тогда как борьба экономическая есть наилучшее средство постепенного вовлечения масс вообще в борьбу за свое освобождение. Примеры? Пожалуйста: не было у нас экономической стачки, — рабочие и понятия не имели о слове «политическая» борьба…

— Потому, что вы, Иван Павлыч, боялись даже употреблять это слово в своей прокламации, — заметил Леон.

— Мы не против политической борьбы, — возразил Ряшин. — Но мы считаем, что она становится доступной пониманию рабочих только в ходе экономической борьбы. То есть, сознание приходит к рабочему в процессе самой борьбы.

— Значит, социалистическое сознание, по-вашему, привносится в массы рабочих стихийно? — спросил Лука Матвеич и, не ожидая ответа Ряшина, заключил: — Чепуха все это, товарищи. Социалистическое сознание возникает не из стихийного процесса рабочего движения, а из точного знания законов классовой борьбы, из марксизма, и привносится в это движение извне. Экономисты просто принижают значение социалистической идеологии, утверждая, что она возникает сама собой, рядом и в сожительстве с идеологией буржуазии. Вот послушайте, что говорит по этому поводу товарищ Ленин. — Лука Матвеич снова раскрыл книгу и прочитал: «…всякое преклонение пред стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли „сознательного элемента“, роли социал-демократии означает тем самым, — совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, — усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих». Преклонение перед стихийностью рабочего движения есть тредюнионизм, а тредюнионизм есть идейное порабощение рабочих буржуазией. Именно поэтому товарищ Ленин ставит перед нами, социал-демократами, задачу «…совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тредюнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии». Вот в чем дело, товарищи!

— Вы процитируйте, что говорят виднейшие умы пролетариата Запада, а то вы как-то слишком легко сбрасываете их со счетов, — заметил Ряшин.

— Я не знаю, кого вы имеете в виду, но считаю более полезным приводить слова виднейших деятелей нашего рабочего движения, — ответил Лука Матвеич. — Вот что говорит еще один из них по вашему адресу: «Вместо того, чтобы руководить стихийным движением, внедрить в массу социал-демократические идеалы и направить ее к нашей конечной цели, эта часть русских социал-демократов превратилась в слепое орудие самого движения… Она оказалась неспособной разъяснить рабочей массе конечную цель — социализм или хотя бы ближайшую цель — свержение самодержавия, и, что еще более печально, все это она считала бесполезным и даже — вредным. Она смотрела на русского рабочего, как на ребенка, и боялась запугать его такими смелыми идеями». Одним словом, все это вам, экономистам, не в бровь, а в глаз, товарищ Ряшин!.. Понятно, товарищи?

Ольга несмело сказала:

— Все понятно, товарищ Цыбуля. Непонятно одно: с какой целью Иван Павлыч морочит головы людям?

Ряшин заворочался под кустом, зашелестел листьями и сердито бросил Леону:

— Председательствующий, я прошу не позволять всяким девчонкам мешать деловому спору.

— Товарищ Ряшин, я прошу вас не оскорблять кружковцев, — ответил Леон.

— Безобразие! — возмущенно произнесла Ольга, — Он привык всех считать ниже себя, а тут…

Раздались недовольные голоса, шум. Щелоков встал, снял картуз и заявил:

— Верно сказал товарищ Цыбуля. Довольно считать нас детьми и поучать, как я должен кланяться хозяину и просить у него рукавицы. Они по-другому с нами разговаривают. Бесхлебнов вон без руки остался, а Лавренев — на каторге. А за что? Не согласен я бороться за пятачок. С властями надо бороться! За правду жизни рабочей идти!

— Дельная речь, язви его совсем, — оживился дед Струков. — И я, кажется, в скорости так говорить буду, а хоть и сейчас скажу: пора, пора, Иван Павлыч, в понятие брать, что оно и к чему и какую жизнь рабочему человеку желательно видеть хоть бы и впереди. — Рабочие покрыли слова деда Струнова одобрительными возгласами, и он еще более приободрился и заключил: — А потому так я понимаю: вожак — он должен вперед идти, указывать народу правильную дорогу, а ежели он сам позади всех тащится, то какая от него польза?

— Правильно, старина! — раздались голоса.

Ряшин не выдержал, встал и обратился ко всем:

— Разрешите мне высказать свое мнение…

Говорить на собраниях он умел и поэтому сразу начал с того, что высмеял Ольгу и деда Струкова, и тогда перешел к возражениям Луке Матвеичу. По отношению к Луке Матвеичу он был не особенно резок, скорее даже подчеркнуто вежлив. Однако и в самой этой вежливости сквозила тонкая издевка. «Умный противник и опытный полемист», — подумал Лука Матвеич, слушая его, и сказал Рюмину:

— Вам полезно было бы выступить, Леонид Константинович. Спор начинает принимать теоретический характер, а, кроме нас с вами, тут нет никого, кто мог бы полемизировать с Ряшиным.

— Вы и один справитесь, товарищ Цыбуля, — ответил Рюмин. — Но если нужно будет, я выступлю.

— Зовите меня просто Лукой Матвеичем.

— Да уж так принято — называть по кличке.

А Ряшин говорил, все более оживляясь:

— …Социалистическое сознание нельзя преподавать, как урок. Оно приходит в массы в процессе борьбы, а не прежде ее. Мы боремся не потому, что знаем, куда и к чему приведет нас эта борьба в будущем. Условия самой жизни, наше материальное положение берут нас за горло, потому мы и боремся. И не случайно Маркс говорит, что именно материальное положение является родоначальником сознания, а не наоборот. И как бы на страницах уважаемой «Искры» или «Борьбы», из которой товарищ Цыбуля приводил тут выдержки, ни старались привить рабочему сознание необходимости восстать против существующего капиталистического строя и самодержавия, никакой борьбы и восстания не получится, если рабочий сыт и одет…

— Не перевирайте, товарищ Ряшин! — сказал инженер Рюмин. — Вы напрасно ссылаетесь на Карла Маркса. Известное положение «бытие определяет сознание» имеет в виду сознание как философскую категорию, как вообще мышление, а не как социалистическую идеологию. И кто же, как не Маркс и Энгельс, сделал больше, чтобы привить рабочему классу именно сознание необходимости применить революционное насилие против буржуазии?

Ряшин спокойно выслушал Рюмина, но не ответил ему, и продолжал:

— Да, в первой общезаводской стачке мы потерпели поражение. Но рабочие теперь знают, что такое массовое выступление и что оно могло бы дать, будь оно целеустремленно, а не разрозненно. И я уверен: произойдет новая стачка, — рабочие уже не допустят, чтобы их требования к хозяину остались без ответа. То есть и сознание, и сама жизнь пролетариата подымутся на следующую ступень. Так обстоит дело на практике. И нас, практиков…

— И вас, практиков, — перебил Леон, — будет вести по этим ступенькам жизнь? То есть вы будете тянуться в хвосте рабочих, как тут верно говорил дед Струков?

Но Ряшин и это замечание оставил без ответа и продолжал свое:

— И нас, практиков, нечего заставлять забегать вперед и ловить социалистического журавля в небе. Жизнь нас учит уму-разуму, а не ученые доктрины. Придет время, мы попросим Запад поделиться с нами опытом своей политической борьбы, а пока что в этом нет никакой нужды. Запад — это по крайней мере пятый класс гимназии. Русские же рабочие еще сидят во втором классе, если не в первом.