Искры - Михаил Соколов

Перед вечером вернулась домой Алена. Яшка сказал ей, что завтра же едет на хутор к отцу, и предложил:

— Если ты считаешь меня братом, едем вместе. Совсем. Дочь казака, сестра коннозаводчика не может быть женой крамольника. Это позор для всей нашей семьи.

Алена, окинув его сердитым взглядом, спросила:

— А давно ты стал беспокоиться об этом? Зачем же ты мирил Леву с батей?

— Ну, это дело мое — зачем. Я хотел тебе помочь, а не Леону. Но вышло не то…

— Врешь, хитрил.

Яшка не стал больше разговаривать с Аленой, подождал Леона и, едва он вошел, обратился к нему:

— Леон, ты серьезно решил заниматься политикой? По-моему, ты забыл, что у тебя есть жена и что она скоро будет матерью. Мы не хотим, чтобы ты сделал жену арестанткой.

— Кто это — вы? — спросил Леон.

— Мы — это Загорулькины! — гордо произнес Яшка. — И вот что я тебе хочу сказать: если ты угодишь в тюрьму и опозоришь нас, родство это придется прекратить.

Леон был недалек от того, чтобы взять Яшку за шиворот и выбросить за дверь, но Алена спокойно сказала:

— Яков, уезжай и в нашу жизнь не мешайся.

Яшка резко повернулся на каблуках, взял шляпу и трость и, остановившись у двери, сказал угрожающим тоном:

— Хорошо, я уезжаю, сестра. И вообще я могу больше не встречаться с твоим мужем. Такому человеку место в тюрьме! — бросил он и хлопнул дверью.

Леон порывисто шагнул за ним, но остановился и с ненавистью сказал:

— Наконец-то ты, собака, показал волчьи зубы.

Алена торопливо набросила на голову платок и выбежала на улицу.

— Ты осатанел? Ты что сказал? Про кого ты сказал так? — догнав Яшку за поселком, задыхаясь, заговорила она и схватила его за рукав.

Яшка сумрачно взглянул на нее.

— С ними мы каши не сварим, с Дороховыми. Надо принимать меры…

— Ты на что намекаешь?

— Я сказал.

— Хочется тебе, чтобы его арестовали? Чтобы я стала женой арестанта?

— Хочется, чтобы таких прятали подальше. Это мой враг. И твой. Бросай его и переезжай ко мне.

Алена отступила от Яшки, испуганными глазами посмотрела в его злое, смуглое лицо и не знала, что сказать.

— Бросить?.. Убежать от мужа, как беспутной жалмерке?.. Яшка, — да ты в своем уме? Яшка-а!.. — затрясла она его за плечи.

— Я сбил тебя на неправильную дорогу и хочу исправить свою ошибку, — сказал Яшка и двинулся к городу.

Дрожа от негодования, Алена забежала вперед, преградила ему путь.

— Врешь! — воскликнула она, — Врешь, что ошибся! Ты хлопотал обо мне из-за Аксюты!

— Из-за нее, таить не буду, — признался Яшка.

— А теперь передумал? Потому что Оксана не едет к тебе в имение?

— Она не умеет любить так, как я, как ты.

Алена попятилась от него, страдальчески вымолвила:

— Так вот ты почему беспокоился обо мне!.. О подлюга, какой же ты хитрый!.. Да я ненавижу тебя после этого! Ты… ты негодяй!..

Яшка, схватив ее за руку, грозно повысил голос:

— Ты! Девка!.. Да я душу из тебя выпотрошу за такие слова! Бросай его немедленно, иначе… — Он не договорил и, оттолкнув ее, быстро зашагал по дороге.

Алена опустила голову и медленно пошла домой.

Так, в чистом поле, и расстались они, чужие друг другу.

А через три дня в Югоринск приехали встревоженные Нефед Мироныч и Игнат Сысоич. Ни Леона, ни Алены они дома не застали и уныло посмотрели друг другу в глаза.

— А они не того, сват, не дай бог, а?

— Да не должно, сват. А там бог их знает.

И оба, присев на завалинке, умолкли.

Часа через два пришли Леон и Алена.

— Слава богу, насилу дождалися, — облегченно вздохнул Нефед Мироныч.

— Хотел со сватом всю водку попить, да ваше счастье: вовремя подоспели, — оживился Игнат Сысоич и повел расспросы. Нефед Мироныч тоже торопился узнать, как живут молодые, и Леон не знал, кому отвечать.

— Да вы хоть по очереди, что ли. Как горохом засыпали, — смеялся он.

— А ты вот своих наплоди детишек, сынок, а тогда узнаешь, каково оно бывает родительскому сердцу, — оправдывался Нефед Мироныч.

— Вот же, вот и я про это, сынок, — вторил ему Игнат Сысоич. — Родители мы, детки, потому и не терпится поскорее узнать все, чтоб в спокойствие прийти.

Когда сели за стол и выпили по рюмке, Нефед Мироныч виновато спросил:

— Этот поблуда, Яшка, был у вас?

Леон переглянулся с Аленой, и оба поняли причину внезапного приезда родителей.

— Приезжал, — ответил Леон.

— Так… И чего он тут болтал вам?

— Наказывал мне, чтоб я… — начала Алена и запнулась.

— Говори, говори, дочка, чего ж теперь, — приободрил ее Игнат Сысоич.

— …чтоб я бросила Леву, — еле вымолвила она, глотая слезы.

— Угу. Дельные речи вел, су-укин сын, — выругался Нефед Мироныч. — Это, значит, священный брак расторгать?

Некоторое время все молчали. Наконец Нефед Мироныч налил всем по рюмке и тихо, с необычной для него ласковостью сказал:

— Вот что я хочу вам посоветовать: если он явится еще раз, гоните его в три шеи. Это я вам велю, отец. А то и по морде ему, Леон… Он и у нас был. Выгнал я его… Как волк бешеный, перешерстил все, су-упоста-ат!

— И, скажи, как у него язык повернулся говорить такое. Это ж каким человеком надо быть! — сокрушался Игнат Сысоич.

— Сатаной, сват, быть надо.

Весь вечер только и разговору было об этом. Леону подходило время уходить на явочную квартиру, в рабочих поселках после массовки и демонстрации опять начались обыски и аресты, но неудобно было оставить стариков, и он сидел и беспокойно поглядывал на часы.

— Давайте, отцы, сыграю я вам что-нибудь, — предложил он, чтобы прекратить разговоры о его жизни, и, взяв гармонь, заиграл грустную песню. Алена тревожно взглянула на него, но он склонил голову над гармонью и не видал ни Алены, ни отцов. Грустно, тяжело было у него на душе, а отчего — он и сам не знал.

Гармонь тоскливо пела:

То не белая заря занимается,То разлучники мои собираются.Хотят, хотят они разлучить меня…

Сильно подвыпивший Нефед Мироныч опустил большую, уже посеребрившуюся сединой голову и так сидел, заложив руки подмышки и не шевелясь. «Разлучники собираются… — думал он. — Да такой антихрист, как Яшка, чего доброго сделает ли — не знаю, а худое сам нечистый сует ему в руку».

Молча сидел и Игнат Сысоич, и у него проступали слезы обиды за сына, за Алену — за все.

Неожиданно в дверь забарабанили. Леон бросил гармонь на кровать, вышел в коридор и, спросив: «Кто?», открыл дверь и спрятался за нею. В комнату вошли казаки. Алена побледнела, хотела выбежать в коридор, но казаки ее не пустили.

Во дворе послышались голоса: «А-а, сволочь, убегти хотел?»

В комнату вошли еще три казака и ввели Леона со скрученными назад руками.

4

В день, когда пришла тревожная телеграмма из Югоринска, Чургин получил диплом штейгера. Тепло расставшись с заведующим школой штейгеров, он вышел на улицу и направился домой. Настроение у него было приподнятое, хотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью, но вокруг никого из знакомых не было, и он поспешил домой. Вспомнилось ему, как когда-то он окончил четырехклассное городское училище, как с гордостью показывал приятелям отца похвальное свидетельство, и они говорили ему: «Молодец, Илюшка! Докажи им, что из нашего брата, из шахтеров, тоже ученые люди могут выйти!» Отец мечтал о той поре, когда у сына его на фуражке засверкают бронзовые молоточки и его будут величать по имени и отчеству. И вот его зовут по имени и отчеству, и на фуражке у него — бронзовые молоточки…

Дома Варя передала ему телеграмму из Югоринска. В ней условным языком сообщалось об аресте Леона, Ряшина, Ткаченко и Ольги. На следующий день курьерским поездом Чургин приехал в Югоринск.

Тихо войдя в комнату, он остановился у порога, снял фуражку. Возле печки горестно сидел на корточках Игнат Сысоич и чадил цыгаркой. На кровати, обняв подушку, плакала Алена, возле нее сидела Дементьевна. На окнах, на этажерке в беспорядке лежали книги, тетради, журналы «Вокруг света», «Нива», на столе — пятна от пролитых чернил.

Чургин повесил фуражку на гвоздик, присел на стул рядом с кроватью.

— Успокойся, милая, — сказал он, беря Алену за руку. — Что-нибудь придумаем, чтобы освободить Леона.

— Не вернется он, Илья Гаврилыч, сердцем я чую, — плакала Алена, — Ах, и почему он не ушел из дому! И все это через Яшку.

— Ну, довольно, довольно, сестра… Свет не без добрых людей, выручим.

— Ох, сынок, не выручите вы его, — страдальческим голосом отозвался Игнат Сысоич. — Быть ему теперь в Сибири.

Из полиции вернулся Нефед Мироныч.

— Чертово дело, — возмущенно заговорил он, едва переступив порог. — По какому праву они его держат, сукины сыны? Что он, убил кого? И тот еще, короста проклятая, есаул, грозится: мол, много не разговаривай.