Искры - Михаил Соколов

Чургин сидел на диване и, откинув голову на спинку, смотрел на какую-то точку в потолке. Лицо его было бледно, спокойно, и казалось: вломись в квартиру полиция, он и не пошевелится.

Рюмин заметно нервничал. Он барабанил пальцами по столу, взгляд его перебегал с одного предмета на другой, и весь он был настороженный, взвинченный.

— Кого можно кооптировать в члены комитета, Леонид Константиныч? — обратился к нему Лука Матвеич. — Тебе тяжело будет теперь одному. Быть может, Александрова прислать в помощь?

Александров руководил кружком на заводе Юма. Рюмин не знал его и медлил с ответом.

— По-моему, Александров может наезжать сюда и помогать Леониду Константинычу, — сказал Чургин и скосил глаза на Луку Матвеича. — А ты не мог бы переехать поближе?

— Посмотрю. Быть может, кого-нибудь еще и выпустят?

— Тут был Вихряй какой-то, мне Леон говорил, он в Батуме сейчас. Нельзя его вернуть сюда? — спросил Рюмин.

— Надо ему написать, о нем я и забыл… Так. Вместе с Вихряем у нас в комитете будет здесь три человека. Вполне достаточно в такое время, — заключил Лука Матвеич.

— Не вполне, но у нас нет больше подготовленных людей, — заметил Чургин.

Лука Матвеич опять заходил по кабинету и, попыхивая трубкой, заговорил быстро, отрывисто:

— Надо разделить типографию на две и обе перенести в другое место… Немедленно изменить явки… Перенести главную квартиру подальше от города, быть может к Александрову… Провести по группам собрания рабочих-партийцев и всячески… всячески показывать, что организация живет и действует. Кстати, это подтвердит и листовка, которую мы выпустим от имени якобы существующего, как бы нетронутого арестами, комитета. Помимо своего прямого действия она собьет с толку власти, если они будут обвинять Леона и других членов комитета в том, что они руководители организации… Собрания надо обставлять строго и присмотреться, нет ли в группах провокаторов. Ни в коем случае не называть фамилий членов комитета — ни арестованных, ни действующих.

— А… о чем говорить на собраниях? — тихо, глухим голосом спросил Рюмин.

— Да говорите же громче, Леонид Константиныч! Ну что вы, на самом деле… — с легкой досадой сказал Лука Матвеич.

Рюмин, смутился, виновато проговорил:

— Ничего, это пройдет… Уже проходит, — и дрожащей рукой поднес зажженную спичку к потухшей папиросе.

Лука Матвеич переглянулся с Чургиным, и тот покачал головой, как бы говоря: «Нельзя так, Лука». Лука Матвеич сердито посмотрел на него и продолжал, отвечая Рюмину:

— О задачах партии надо говорить. Объединение всех сил организации для подготовки рабочих к большим политическим выступлениям, еще более настойчивая пропаганда марксистских идей и политических лозунгов «Искры», выявление сочувствующих и вербовка новых членов — вот основные задачи. Теперь уже скоро состоится второй съезд партии. Если я уеду за границу, будете иметь связь с Поляковым. Но к его советам относитесь осторожно: он искровец нетвердый. Был, как и Ряшин, недоволен, когда «Искра» резко выступала против экономистов. Затем, конспирации надо учить рабочих-партийцев. Мне что-то подозрительным кажется провал сразу всех четырех членов комитета.

— Работа провокатора, ясно, — заметил Чургин.

— В таком случае его. надо искать вдвойне настойчиво, Леонид Константиныч, — сказал Лука Матвеич и обратился к Чургину: — А тебе, Илья, у меня есть особое задание. Надо начинать работу в деревне. Мужик просыпается. На Украине и в центральных губерниях опять жгут помещичьи имения. Ты, например, мог бы съездить в эту самую Кундрючевку, там у Леона, несомненно, есть друзья среди батраков. А вы здесь, Леонид Константиныч, начинайте хотя бы листовки разбрасывать в хуторах. Здесь кругом мужики — не казаки, и вам будет легче. Эсеры тут есть?

Чургин почему-то вспомнил об Овсянникове и ответил:

— Пока нет… А в кундрючевских краях я побываю.

Лука Матвеич дал еще несколько практических советов и заключил:

— Побили нас опять здорово, друзья, но падать духом нечего. Мы — организация профессиональных революционеров, и самое главное для нас — всегда сохранять хладнокровие, чувство бодрости и уверенности в себе, в наших силах. Медленно, с трудом, с опасностями, но мы должны идти вперед, только вперед. Иного пути у нас нет и быть не может. И ты напрасно, Леонид Константиныч, так нервничаешь.

— Нервничаю немного, верно, — признался Рюмин. — Все эти ночи почти не спал, ждал ареста. Это, должно быть, и взвинтило червы… Впрочем, держаться ровно я никогда не умел. Горячий был еще в детстве.

— Это хорошо: темперамент. Однако надо научиться спокойно переносить неприятности.

— Как можно оставаться спокойным, когда разгромили нас?

— А ты думал, на этот раз мы их разгромим? Рановато…

— Не думал, во всяком случае, что казаки будут так жестоко избивать демонстрантов нагайками.

— Гм… не думал… Сердце и у меня не каменное… Но в борьбе неизбежны жертвы. Я вот теперь думаю, что казацкие плетки тоже революционизируют массы. Рабочие этого не забудут. И, что ни говорите, друзья мои, а эта многотысячная демонстрация сыграла роль полезную во всех отношениях, не меньшую, чем харьковская, например. Батумская — та была грандиознее.

— Ничего, будет и у нас такая, как батумская, — сказал Чургин. — Надо вот только поскорее вызволить членов комитета, Леона в особенности. А то как бы их не загнали в Нарым.

— Вызволим… Леона, пожалуй, сразу не выручим, но постараемся не допустить до Сибири… Кстати, как Алена себя чувствует? Что говорят врачи?

— Сказали, что опасность для ее жизни миновала, но ребенок вряд ли будет жить. Такие не живут.

Лука Матвеич покрутил толстый ус, подумал: «Арест мужа, преждевременные роды, смерть ребенка… не слишком ли много для Алены?» — и сказал Чургину:

— Ты взял бы ее пока что к себе, Илья. Тут ей все будет доставлять боль, а на хуторе казаки отравят всю жизнь; вышла, дескать, за крамольника…

— Пусть отойдет немного.

— Ну, так давайте кончать, — вновь оживился Лука Матвеич, — я хочу к Александрову, на завод Юма, поехать… Пишите, Леонид Константиныч.

Рюмин взял ручку, Лука Матвеич положил трубку на стол, оправил косоворотку под ремешком и начал диктовать:

— К рабочим Югоринска… Товарищи! Самодержавие вновь пустило в ход нагайки. На днях рабочие завода Суханова собрались за городом поговорить о своей жизни. Целый день они горячо обсуждали свои дела, выступали с речами, и многие жители Югоринска разделяли их мнение. А их мнение было: «Свобода и республика!», «Долой тиранию!» Но когда они двинулись в город, чтобы продемонстрировать свою волю, на них набросились казаки и стали бесчеловечно избивать нагайками. Самодержавие еще раз показало народу…

— Не так быстро.

Лука Матвеич посмотрел на карманные часы, подождал, пока Рюмин записал последние слова, и горячо продолжал:

— Самодержавие вновь показало народу свой жестокий, деспотический кулак и вновь обагрило улицы Югоринска безвинной народной кровью…

Чургин смотрел на него, невысокого, кряжистого, в сапогах и черной паре, и улыбался. «Только что такой спокойный был и уже зажегся… Доживешь ли ты, старина, до тех счастливых дней, ради которых отдаешь всего себя? А надо бы дожить…» — думал он, следя глазами за Лукой Матвеичем. Большой человеческой любовью любил он этого человека, своего учителя.

А Лука Матвеич стоял посредине комнаты, говоря, взмахивал рукой и, казалось, не листовку диктовал и не в кабинете инженера находился, а стоял на площади перед народом и бросал слова, полные жгучей ненависти и страсти:

— …Но не запугать нас самодержавию! Не сломить волю пролетариата к борьбе за свое освобождение. Настанет час, и рабочий класс подымет свою мускулистую руку, сбросит с себя ярмо деспотизма и насилия и превратит Россию тюрем и виселиц, мрака и голода в страну свободы и передовой демократии, благосостояния трудящихся и культуры… Товарищи, становитесь под красное знамя свободы — знамя Российской социал-демократической рабочей партии!

Лука Матвеич помолчал и, взглянув на часы, сказал:

— Ну, вот и все! Действуйте, Леонид Константиныч. И обязательно крупным и жирным шрифтом внизу наберите «Югоринский комитет РСДРП». Лучше — полностью…

На следующий день Чургин хотел поручить Степану расклеить листовки на заводе, но узнал, что он уехал в Кундрючевку. «Так! Значит, струсил казак», — решил он и поручил расклейку листовок деду Струкову и Даниле Подгорному. Потом вместе с ними перенес литературу и типографию к Даниле Подгорному на мельницу.

А через несколько часов на хутор, где жил Степан, нагрянула полиция.

Чургин задумался: «Кто выследил типографию, если она находилась за пять верст от города?» Больно становилось от догадки, что Степан Вострокнутов, с целью заслужить возвращение на хутор, мог пойти на такой шаг. Чургин мало знал людей на заводе.