Искры - Михаил Соколов

Разговор принял непринужденный характер. Яшка ни словом не обмолвился об Оксане и ждал, не скажет ли о ней еще что-нибудь Ульяна Владимировна. Но она, казалось, совсем не расположена была касаться того, что год тому назад случилось в этом же доме. Прошло с полчаса, и Яшка стал уже посматривать на часы. И вдруг Ульяна Владимировна строгим тоном сказала:

— Ну, Яков Нефедович, пора нам с вами поговорить о вещах более серьезных… Когда вы намерены объявить о помолвке с Ксани?

Яшка ко всему был готов, только не к такому вопросу, и у него дух перехватило от радости. Когда он намерен объявить о помолвке с Оксаной! Да он готов хоть сейчас, сию минуту дать объявление об этом во всех газетах. Ульяна Владимировна не поняла его молчания и, поднявшись с кресла, окинула его высокомерным взглядом.

— Я все знаю, господин Загорулькин, — холодно продолжала она, — вам остается или стать мужем Оксаны, или…

Яшка вскочил с места.

— Ульяна Владимировна! Дорогая Ульяна Владимиров-., на! — задыхаясь, воскликнул он и умолк.

— Да говорите же, ради бога!

— Я намерен жениться на Оксане, Ульяна Владимировна, — справившись с волнением, отчеканил Яшка и слегка наклонил голову.

Ульяна Владимировна погладила его по голове, томно вздохнула и, достав из рукава платочек, коснулась им уголка глаз.

— Я верила в вашу порядочность, Яков, — тихо промолвила она. — Благодарю вас. Завтра я буду рада принять вас как сына.

Яшка вышел на улицу, вдохнул в себя, сколько мог, горячий вечерний воздух. Сев в пролетку, он сказал извозчику:

— На Полтавский, в «Европейскую»! Во весь дух!

…На следующий день в «Приазовском крае» в отделе происшествий было напечатано:

«Вчера в ресторане гостиницы „Европейская“ помещики Френин и Загорулькин бутылками побили половину редчайших зеркал. Говорят, что эта забава обошлась веселым помещикам в три тысячи рублей».

2

Инженер Рюмин только что проводил Александрова и Ольгу и сидел в своем домашнем кабинете, готовясь к выступлению на объединенном собрании социал-демократов Югоринска. Перед ним на столе, под лампой с голубым абажуром, лежали газета «Искра», журнал «Рабочее дело» и две книги: «Наемный труд и капитал» и «Что делать?».

Была средина лета 1903 года. На улице шел ливень с грозой. Ветер, как пшено, швырял дождевые брызги в окна, в парадную дверь, и Рюмину часто казалось, что вот кто-то, шлепая по воде ногами, взошел на крыльцо и притаился подслушивая. Потом крупные дождевые капли словно горохом осыпали дверь и дробно застучали по ступенькам крыльца.

Рюмин прислушивался к шуму дождя и тревожно поглядывал на часы. Уж пора бы быть Луке Матвеичу, но где же он? «Быть может, пошел к Алене? Так у нее останавливаться нельзя», — рассуждал он и опять брал папиросу, долго разминал ее, не спеша закуривал и продолжал писать. Вскоре опять слышались какие-то странные шорохи, похожие на шаги, вновь ветер швырял в дверь дождевые капли, и они, хлюпая, лились и лились, казалось, нескончаемым потоком.

Взглянув на часы, Рюмин встал из-за стола, медленно прошелся по ковровой дорожке и сел на диван. Прошло полтора часа с тех пор, как должен был прибыть поезд, а Луки Матвеича все не было. И Рюмина все больше охватывала тревога.

Вдруг у парадного входа раздался условный звонок. Рюмин выскочил в коридор, торопливо открыл дверь и отступил назад. Мокрая, с саквояжем в руке, в коридор вбежала Оксана и закрыла за собой дверь.

— Свет… погасите свет!.. Кажется, выследили, еле ушла, — прерывающимся голосом произнесла она, спиной прислонясь к двери и запрокинув голову.

Рюмин выключил свет, ввел Оксану за руку в квартиру и торопливо снял с нее промокшее летнее пальто.

— Быстро раздевайтесь и — в постель! — докторским тоном сказал он. — Вы жена моего брата, Михаила, прибыли из Петербурга. — Потом провел ее в спальню, придвинул к кровати тумбочку, поставил на нее электрическую лампу, положил книгу и ушел в кабинет.

Быстро спрятав в потайной ящик в столе литературу и бумаги, он взял из шкафа техническую книгу и сел за стол. Слух его напряженно ловил, не скрипнет ли ступенька на крыльце. Но там лишь монотонно, горохом, сыпались дождевые капли.

Рюмин вошел к Оксане, сказал:

— Кажется, все благополучно… Вы откуда сейчас?

— Из Петербурга, — ответила Оксана. — Накануне отъезда меня встретил Лука Матвеич и попросил доставить вам письмо и посылку. До Югоринска ехала благополучно, а здесь, у вокзала, за мной увязался шпик. Я наняла извозчика, и он тоже. Тогда я на ходу спрыгнула и пересела на встречного.

— О, да вы настоящая подпольщица!.. Лука Матвеич провожал вас?

— Сказал, что уезжает за границу, на второй съезд социал-демократов.

— На второй съезд? Хорошие вести, — сказал Рюмин и сел на стул возле кровати.

Оксана натянула на себя одеяло по самый подбородок и попросила подать ей юбку и кофточку, но Рюмин предупреждающе поднял руку:

— Вставать нельзя… Расскажите; что делается в столице.

— В Петербурге студенчество все еще не может успокоиться после прошлогодней всеобщей стачки и царских репрессий. Начинают говорить о революции. Многие студенты идут в социал-демократические кружки, к рабочим. Я тоже ходила на Обуховский завод и читала рабочим лекции.

Рюмин улыбнулся:

— Честное слово, вы скоро будете настоящей социал-демократкой. Что за лекции вы читали на Обуховском? У меня там брат инженер, начальник мартеновского цеха.

— Читала о разночинцах-шестидесятниках. Видала вашего брата, — ответила Оксана.

— Михаила? Ну, ну, как он? — оживился Рюмин, поправляя очки. — Впрочем, я недавно получил от него письмо, пишет, что все идет хорошо… Да, так где же посылка? — спросил он и встал.

— Ваш брат работает на Путиловском заводе, — сказала Оксана и смущенно добавила: — Мы с ним познакомились незадолго до моего отъезда.

Рюмин обернулся к ней, понизив голос, спросил:

— Он… провален?

— Вы так спрашиваете, как будто он арестован.

Рюмину стало неудобно за свой вопрос, и он пошел к саквояжу Оксаны. Шел и думал: «Наверняка провален после обуховских событий, потому и работает на Путиловском? Свинья, а мне ничего не пишет».

— Возьмите саквояж, выложите белье, — говорила Оксана. — Там вместо дна устроен потайной ящичек… Что слышно о Леоне? Я намерена поехать к губернатору, — продолжала она разговаривать с Рюминым.

— Не стоит унижаться. Демократически настроенные адвокаты помогут ему больше, чем губернатор, — сидя на корточках возле саквояжа, сказал Рюмин и извлек из него письмо от Луки Матвеича.

В письме на тонкой папиросной бумаге было написано: «Дорогой Л.! Я еду за границу. Все, что можно было сделать для оказания помощи Л-ну, сделано. Думаю, ч-то он скоро приедет. Смотрите хорошенько за бухгалтером и юристом, не нравятся они мне. С людьми встречайся чаще, просвещай больше. Об остальном раскажет О. Твой Ц.».

Часов до трех Рюмин говорил с Оксаной и не заметил, как забрезжил рассвет. Утром он послал пришедшую прислугу за продуктами, а когда она принесла их, отпустил ее домой и стал готовить завтрак. Нарезав колбасу, сыр, французские булки и положив на тарелку сливочного масла, он посмотрел на холодную печь, на молоко и решил сварить кофе.

Оксана вышла на кухню и увидела: Рюмин без очков, с выбритым, свежим лицом держал в испачканной сажей руке кастрюльку с молоком и, щуря глаза от дыма, раздувал в печке огонь. Вот он поставил на плиту кастрюльку, кулаками потер глаза, надел очки и увидел Оксану.

— Вы уже встали? Так рано? — смущенно спросил он.

Глаза у Оксаны искрились смехом. Взглянув на передник, которым опоясал себя инженер поверх халата, она покачала головой и сказала:

— Уходите к себе и ждите, когда вас позовут. А горничной у вас нет?

— Приходит тут одна женщина… Сегодня отослал ее по соображениям конспирации.

Через полчаса они сидели в столовой за завтраком, и Оксана, вышучивая инженера, смеялась до слез. Рюмину казалось, что он попал домой и что ему не тридцать лет, а восемнадцать, и хотелось сделать что-нибудь ребяческое, озорное.

К вечеру, вернувшись с работы, он вошел в дом и изумленно остановился в столовой, потом медленно обошел все комнаты. Оксана переставила всю мебель по своему вкусу, и даже картины на стенах переменили место.

— Ну, что вы скажете? — спросила Оксана.

— Скажу, что у вас изумительный вкус. Вам бы художницей быть…

Сели обедать. И опять Рюмину показалось, что такой обед он ел только дома.

— Нет, это замечательно. Вы художница во всех отношениях, честное слово! — приговаривал он, сидя против Оксаны, и полушутя, полусерьезно сказал: — Жаль, что я вчера порекомендовал вам назваться женой… моего брата.