Искры - Михаил Соколов

На следующий день Чургин хотел поручить Степану расклеить листовки на заводе, но узнал, что он уехал в Кундрючевку. «Так! Значит, струсил казак», — решил он и поручил расклейку листовок деду Струкову и Даниле Подгорному. Потом вместе с ними перенес литературу и типографию к Даниле Подгорному на мельницу.

А через несколько часов на хутор, где жил Степан, нагрянула полиция.

Чургин задумался: «Кто выследил типографию, если она находилась за пять верст от города?» Больно становилось от догадки, что Степан Вострокнутов, с целью заслужить возвращение на хутор, мог пойти на такой шаг. Чургин мало знал людей на заводе.

Перед отъездом домой Чургин зашел навестить Алену. Она лежала в постели с закрытыми глазами, бледная, осунувшаяся. Изредка она тяжело приподымала тяжелые, темные веки, поворачивала голову к стоявшей подле кровати люльке и слабым голосом спрашивала:

— Живой?

— Живой, дочка, живой.

— Спи, спи, дочка! Сын все время спит, — успокаивали ее Марья и Дарья Ивановна, и обе вновь подходили к люльке и щупали, не остыли ли отруби, которыми был обложен ребенок.

Алена опять закрывала глаза, и тогда еще темнее казались окаймлявшие их большие круги, и еще белее становилось лицо, будто ни одной кровинки не было в нем.

Тяжело дались Алене эти последние дни. Потрясенная неожиданным появлением казаков, схвативших Леона во дворе, плача, она сначала просила их отпустить мужа, уверяла, что он ни в чем не виноват, потом стала грозить братом и наконец вцепилась в грудь уряднику и с отчаянием выкрикнула:

— Да ты человек или камень? Я тоже казачка, отец вон казак, брат казак. Неужели у тебя нет сердца, нет детей и ты не видишь, что не нынче завтра я буду матерью? Отпустите его — говорю вам! — неистово трясла она урядника, но тот только громко сопел носом, все еще не отдышавшись от борьбы с Леоном во дворе, и отвечал:

— Не имею права. Понимаешь? Прав я не имею на это.

Леон смотрел на Алену, и слезы горечи и обиды подступали к горлу. Чувствуя, что его крепко держат за руки, он уже не пытался вырваться, а только говорил:

— Алена, не унижайся. Не унижайся перед палачами.

Алена обвила его шею руками и зарыдала.

— Не буду, я не буду, Лева! Но куда ж они уводят тебя, сокол мой ясный, жизнь моя? У нас же дите скоро будет…

Нефед Мироныч и Игнат Сысоич и так и этак уговаривали урядника освободить Леона, предлагали деньги, но урядник взял сто рублей и за это составил лишь ничего не говорящий протокол обыска, а все, что нашел, вернул Алене и велел сжечь.

С этого часа жизнь Алены потеряла смысл. Возле нее не было больше Леона, и вернется ли он — неизвестно. Она порывалась бежать за ним, рвала на себе волосы, и Игнат Сысоич с Дементьевной с трудом удерживали ее. Наконец она в изнеможении повалилась на кровать и больше не вставала. Вскоре у нее начались родовые схватки.

Три дня продолжались они, и три дня Алена металась в постели, проклиная судьбу, власти и жизнь свою. А на четвертый день приглашенные Чургиным врачи едва спасли ей жизнь.

Сейчас обессиленная, обескровленная, Алена едва дышала. Все поблекло в ее глазах, и ничто ее не интересовало. Ребенок лишь один только и был ей спасительным утешением, и она не могла насмотреться на люльку, где он лежал, не могла дождаться, когда его опять дадут ей и она почувствует прикосновение его слабого тельца и станет кормить его грудью. «Лева! Лева! Сын же у нас! А тебя нет, и, может, мы тебя не увидим», — безгласно шептали ее тонкие, побелевшие губы.

В таком положении ее застал Чургин, пришедший с новым врачом из города. Врач осмотрел Алену и громко сказал:

— Самое опасное позади. Но дела плохи. Покой и питание — главные лекарства.

В это время Дарья Ивановна хотела положить ребенка к Алене, чтобы покормить его, и тут увидела, что он был мертв.

Алена поняла, что случилось, испуганно поднялась с постели.

— Умер?! — с ужасом, широко раскрыв глаза, крикнула она и выхватила трупик из рук матери. Судорожно прижав его к себе, она безумным взглядом повела по комнате, потом раскрыла пеленки и некоторое время молча смотрела на тельце сына.

— Умер…

Чургин переглянулся с врачом, и тот впрыснул ей сильную дозу морфия.

2

Нефед Мироныч не хотел, чтобы на хуторе знали, почему приехала дочь, а зятя нет, и велел говорить на стороне, что Алена заболела и приехала на поправку. Все на хуторе знали Леона, и никто не верил Нефеду Миронычу.

Не верил и Семен, работник Загорулькиных. Он понял, что С Леоном что-то приключилось, и как-то вечером пришел к Дороховым расспросить, в чем дело.

Игнат Сысоич под большим секретом сообщил ему об аресте Леона, и Семен задумался. Чем это занимается Леон, что в тюрьму попал?

Вскоре он встретил Степана Вострокнутова, и тот кое-что рассказал о событиях в Югоринске. С этого дня Семен в разговорах с близкими друзьями-батраками, работавшими у атамана, у отца Акима и у монопольщика, неизменно говорил:

— За народ наш Левка пошел. Пора и нам мозгами начинать шевелить. Вот только не знаю, что бы это такое сделать.

Вскоре на хутор приехали Чургины, чтобы увезти Алену к себе. Нефед Мироныч поблагодарил их и заявил:

— Это мое дите, и я никуда не пущу Алену, сват, не в обиду будь сказано. А за хлопоты благодарим от души.

Чургин посмотрел на Алену, как бы спрашивая: «Ну, а ты?» Алена опустила глаза и ничего не ответила.

Нефед Мироныч относился теперь к Чургину не так, как прежде. На Чургине была форменная тужурка с голубыми кантами и блестящими бронзовыми пуговицами, да и для Алены он сделал столько, сколько никто другой. Но чувствовал Нефед Мироныч: не может быть, чтобы Чургин, хотя он и вышел теперь в люди прочно, ничего не знал о «крамольницких» делах Леона, и по-простецки спросил:

— Скажи, сват, по-свойски, напрямки: вся жизнь Леона будет такая, какая сейчас есть? Чи он одумается? Чи, может, своего добьется там, на заводе, и успокоится, и семью будет чтить, как другие, как ты, к примеру? Я сколько знаю вас — вы всегда вместе и вместе с Варей, а Аленка, не успела обвенчаться, все одна и одна. И на Леона сразу все шишки посыпались. Ну, не без того, чтобы его не рассчитали когда, — он парень горячий, но такое, — понизил он голос, — чтобы до тюрьмы довело? Как хочешь, сват, а это в моей голове не укладывается.

Разговор этот происходил за стаканом чаю, в присутствии Алены, и Чургин не знал, как ответить. Алена знала о Леоне больше, чем ее отец, — не проговорится ли она? Но она молчала, и Чургин, вскинув брови, ответил:

— Видите ли, сват, мы с Леоном слишком разные люди…

— Это конечно. У тебя на картузе золотые молоточки, в инженеры вышел, а Леон — рабочий, — согласился Нефед Мироныч и добавил: — А по-моему, и он мог бы такие молоточки нацепить на картуз, возьмись он за ум.

— Это не так легко, сват, — с готовностью поддержал этот разговор Чургин. — Я работаю на шахте с малых лет и знаю ее, как свои пять пальцев. Да и шахта — дело попроще, чем завод. Стать заводским инженером — дело трудное и долгое.

— А кто ему велел шахту бросать? Ну и работал бы, изучал дело… А теперь… Эх, не хочется даже говорить! — досадливо махнул рукой Нефед Мироныч.

Алена неожиданно сказала:

— Бросьте вы, батя, толковать про это. Не от Левы зависит стать инженером или нет.

— А от кого же?

— От властей.

— От властей все, дочка, зависит — это не ответ. От головы, скажи: это другое дело.

— Ну, у Левы в голове побольше, чем у других. За ним весь народ идет.

Чургин еле приметно улыбнулся, а Нефед Мироныч рассердился:

— Народ за ним идет! Да мне наплевать на то, кто за кем ходит! Мне надо, чтоб он с тобой ходил, с женой, вот как сват Илья, как другие. А она — «народ»… Народ ходит на воле, а он — сидит. Очень это мне по душе, аж некуда! В печенках она у меня, эта ходьба его и жизнь ваша такая.

Алена вздохнула, спросила у Вари:

— Вы когда уезжаете?

— Завтра.

— Я поеду с вами, — сказала Алена.

Нефед Мироныч вытаращил на нее глаза.

— Ты… от своих родителей поедешь к чужим людям надоедать? Никуда ты не поедешь, — ни на рудник, ни на завод, пропади они пропадом! — сказал он, ерзая на стуле.

— Не к чужим, сват, а к своим людям, — заметил Чургин. — Вы обижаете нас такими словами…

Нефед Мироныч положил в стакан. сахару и зазвенел ложечкой.

Это было днем. А вечером к Дороховым опять пришел Семен и попросил Игната Сысоича вызвать из хаты Чургина.

Чургин знал со слов Леона о Семене и спросил его:

— А много вас?

— Четверо пока. Может, Степан пристанет. Он мне все рассказал.

— Хорошо. Я не могу говорить со всеми. Пока твои друзья не должны знать, что ты виделся со мной. Приходи утром, потолкуем, а сейчас позови мне Степана.