Долгая зима - Владимир Иванович Петров

накренило и он, вслед за Афигеновым, вывалился из кабины, катнулся по крутому склону.

– Что случилось? – привстал он в одышке, огляделся, вновь притянулся к земле.

– Нырнули… Не видишь разве? – закашлялся, схватился за правый бок Афигенов. – У, чёрт! Вдарило-то как!

Михаил боли как таковой не чувствовал, хотя должен был её ощутить после своего космического полёта в кабине с чувствительными ударами. Видно, сказывалось наркозное обезболивающее воздействие самогонного хмеля. Воздуха лишь не хватало ему. Хотелось без движения лежать на прогретой солнцем земле. Всё же он заставил себя приподняться и сесть рядом с охающим всё ещё Афигеновым.

Масленцев суетился возле «газели», уткнувшейся носом в железный заградительный двутавр на откосе высокого насыпного грейдера.

– Чудом уцелели! – оценил Михаил обстановку.

Его, заметно протрезвевшего после случившегося стресса, пробила запоздалая дрожь. Кажется, и задышалось легче. Теперь, даже замутнённым самогоном разумом, как-то по-иному, обострённее воспринималось им набирающее жаркую силу солнце и майской сочности зелень степных трав.

Забылся Михаил от всего этого. Не заметил, как Масленцев, осмотрев машину, задним ходом выкатил её на дорогу, как споро, словно и не охал только что, метнулся вверх по склону Афигенов. Не услышал он и масленцевского:

– Поднимайся, садись скорее.

Очнулся лишь от последовавшего следом:

– Оглох, что ли? Садись скорее!..

– …Миша! Мишуня! – Реальный бабкин зов, совпавший с всплывшим в памяти масленцевским окриком, прервал мысли Хмельнова о вчерашнем, к действительности вернул его, заставил с правого бока перевернуться на спину. С трудом, чуть ли не на грани потери сознания, далась ему эта перевалка. Острая боль мгновенно растеклась по всему телу, в левом боку, у сердца сгустилась.

В ночной устоявшейся тишине звякнули колечки гардины оконной занавески от протиснувшейся в раскрытую форточку большой кошки. Мягко пройдясь по паласу, приблизилась к Мишиному лицу, мокро ткнулась симпатичной мордашкой в пересохшие губы. Затем, чуточку потоптавшись на груди, улеглась на самое больное место у левого предплечья, успокаивающе замурлыкала.

– На подмогу явилась, Василисочка? – узнал её, обрадовался ей Михаил, ещё в городе, при почечных коликах, испытав лечебную способность кошки. – Не зря тебя к бабке привёз, красотулечка. Спасибо тебе.

Правой, не ушибленной рукой он гладил мохнатую шёрстку, всё чувствительнее ощущал приятное тепло, исходящее от Василиски.

– Миша! Ми-иш!

Кошка мгновенно прервала мурлыкание. Приподнялась, застыла, словно в раздумье. Дождавшись нового бабкиного зова, бросилась к ней в приоткрытую дверцу. «Скорая помощь! – по достоинству оценил Михаил поступок кошки. – Похоже, на сей момент она бабке нужнее».

Он стал ощупывать своё одеревеневшее тело настолько, насколько позволяла здоровая рука. Другая не слушалась, плетью висела. Малейшее шевеление ею отзывалось резкой болью в предплечье.

– Крепко вдарило, но без переломов, кажется, обошлось, – успокаивал он себя. – Нечего киснуть. Попробуем встать.

Уцепившись действующей рукой за спинку кровати, упираясь ногами в скомканное одеяло, он стал подтягиваться с намерением сесть. Не вышло. Одной руки явно не хватало, да и ноги, при расслабленной кроватной сетке, не способствовали подтяжке.

– Врёшь – не возьмёшь, прорвёмся! – выкрикнул он своё, любимое с детских лет, мобилизующее в трудные минуты чапаевское изречение. – Всё равно встану. Придумаю что-нибудь.

Придумал-таки. Опустив ноги на пол, несколькими подвижками туловища он добрался до края кровати. Дав угомониться боли, сползая с неё, упал. С передышками, в согласованном, продуманном действии правой руки и ног, умудрился продвинуться на спине до упора в стену. Стиснув зубы, сменил надоевшее горизонтальное положение на сидячее.

– Молодчина! – похвалил себя. – Считай, способ вставания найден.

Упёршись ногами об пол, здоровою рукою – в уголок кровати, он вдохнул побольше воздуха и резко поднялся.

– Миша! Ми-ша-ня!

– Иду! – откликнулся он. Держась за стенку, сделал несколько пробных шагов. Остановился. Ещё раз ощупал болевые места правой рукой, по всему нисколько не пострадавшей. Тревожила повисшая плетью другая, но пальцы сжимались в кулак и кисть послушно работала, что обнадёживало. – Ничего страшного, значит. Разработается!

Это придало ему сил, позволило без передыха дойти до бабки. Как и предполагал он, бабка недвижно лежала на полу. При опрокидывании навзничь, она подмяла под себя здоровую левую руку. Одновременно с этим умудрилась с вывертом сцепиться ногами, без того мало послушными после случившегося с ней правостороннего паралича, в последнее время усилившего свою цепкость.

– Надо же так завалиться! – присвистнул Михаил, опустился на корточки, стал осторожно высвобождать больную из нелепого, непредвиденно случившегося плена. – Как вышло-то?

– По нужде встала. Оголилась на стуле, холод почувствовала от форточки. Дверь хотела закрыть, чтобы не сквозило, да запуталась в своих причиндалах и рухнула снопом.

– Представляю.

– Чуть голову не разбила. Палас толстый выручил.

– Осторожнее будь. Зови чаще.

– Не дозовёшься, когда надо. Охрипла, тебя звавши. Оглох ровно.

– Уснул крепко, – соврал Михаил.

– Пить меньше надо.

Михаил молча проглотил пилюлю: права бабка – не возразишь, явно перебарщивать стал с питьём.

Здоровой рукой он развернул её, подтянул к кровати, подсобляя себе коленками, усадил на привычное место.

– Порядок! – выдохнул он удовлетворённо, кивнул на стул-туалет, с крышкой от унитаза вместо сидения и ведром внутри. – Есть желание? Подмогнуть?

– Сама теперь управлюсь. Спасибо, Миша. И тебе, Василиска, спасибо. За то, что прибежала, рядом всё время была.

Михаил закрыл форточку, поправил свалившуюся бабкину постель:

– Пойду додрёмывать.

– Иди, иди. Кипячёной водички мне только налей и отдыхай.

Михаил выполнил просьбу, погладил вновь с мурлыканьем примостившуюся у ног хозяйки кошку и вернулся в пристройку.

Только-только утвердившаяся в своей недолгой темени и чуткой тишине последняя майская ночь склоняла ко сну, но, напуганный не на шутку недавним мучительным вставанием, Михаил всё же лечь не рискнул, поудобнее лишь устроился на кровати, привалившись к стене на кинутые под спину пухлые пуховые подушки. Он закрыл глаза, отключился словно, и через минуту-другую опять перенёсся мысленно на гравийную дорогу, к масленцевскому окрику…

– …Иду, иду. – Михаил тяжело одолел подъём, с трудом взобрался в кабину. – Как вышло-то?

Масленцев лишь матюкнулся в ответ, рывком кинул задребезжавшую машину вперёд. На удивление смолчал на этот раз и говорливый Афигенов.

– Меньше пить надо! – выругал себя Михаил. – До беспамятства наклюкался.

Он вглядывался в незнакомый привлекательный пейзаж, рисовавшийся вдоль дороги, спросил:

– Где это мы?

– Под подолом кумы! – зло бросил Масленцев. – Устраивает?

– Вполне. И куда же дальше?

– Туда же и чаще! Ещё будут вопросы?

– У барбосов нет вопросов, потому что говорить не могут, – вовремя вклинился Афигенов, погасил искорки готовой уже вспыхнуть недоброй перебранки. – Хорошо, что живы, едем – того лучше!

Довольно долго молчали.

– Куда же всё-таки рулим? – первым не выдержал Михаил.

Афигенов и на сей раз успел опередить рулевого:

– Закудахтал как бройлер недобитый: где-куда, где-куда? В родном краю не ориентируешься, смотрю. В райцентр въезжаем.