Долгая зима - Владимир Иванович Петров

где лежал Андрейка? – попросил он Болотного и, когда тот указал место падения на приличном расстоянии от ящиков, сказал: – Так я и думал. Не без помощи Игнатича это случилось. Твоей вины здесь, Гриша, не вижу.

– Спасибо, Вадь…

– Андрейкину сестру благодари за то, что заявление на тебя не подала. А надо бы, за волочение травмированного человека по кочкам!

– Спасибо ей. Вам спасибо, братаны, что не отвернулись от меня. Пришли вот, поддержали. А то впору было верёвку достать и петлю свить, – чуть не плакал Болотный, уже изрядно выпивший. – Не откажите за такое по рюмке принять. Не самопальная водка, заводская. У порядочных людей взял. Не откажите!

Бугров глянул на часы:

– Уже не могу компанию поддержать. Вдвоём посидите…

Февральский вечер сгустил свои краски до темени. То тут, то там засвечивались окна изб. Подключённая к электролинии Генычева теперь изба ничуть не уступала по яркости окон Кузнечихиной.

Марина к приходу Вадима успела прибраться. За какие-то считанные часы изба буквально преобразилась. Прикосновение женской руки чувствовалось во всем. При ярком электрическом свете, не включаемом здесь годами, перемена казалась особенно зримой.

– Не ошиблись ли мы случаем? – Бугров остановился в дверях передней. – В Генычевый дом попали?

– В Генычевый, Генычевый, – довольная произведённым эффектом в тон ему откликнулась Марина. – Не стесняйтесь, проходите.

На большее её не хватало.

– Только Андрейки нет дома. Съехал он. В другой дом съехал и навсегда! – дрогнула она голосом. Пожалуй, первая за два последних дня подкрасившая было губы улыбка притухла. Из потемневших глаз выкатились слезинки, готовые скатиться по припудренным щекам к заметно обозначившимся морщинкам возле рта. Не успели.

– Всё! – промокнул их своим платком Бугров. – Всё! Хватит слёз!

Он обнял Марину, бережно усадил на один из двух чудом сохранившихся в этой разграбленной избе стульев с высокой спинкой:

– Всё! Достаточно горевать. Сам он себя туда торопил. Не хотел в таком вот домашнем уюте жить.

Он снял свои руки с её переставших вздрагивать плеч, прошёлся по поскрипывающим половицам, одёрнул скатерку стола, выставленного на середину, спрямил загнувшийся уголок оконной тюли.

– Не обвыкнусь никак, – вновь польстил он хозяйке. – Надо же такую красоту навести! Как умудрилась только?

– Кое что из городских излишеств прихватила для тётки. Сгодилось как раз. Каждой безделице применение нашлось, настолько избу подчистили эти… как их лучше назвать-то? – Марина подбирала более точное слово.

– Квартирантами, может? – предложил Бугров. – Они же безвылазно дневали и ночевали здесь. Иванчиков, продавший свой дом на пропой… Игнатич, бывавший здесь чаще, чем в своей бане…

– Не то… Не подходит. С квартирантов польза какая-то бывает. А с этих что возьмёшь? Одни расходы, сам видишь. Даже штор, повешенных мною в предыдущий приезд, не оставили. Закусывали, что ли, ими?

– Шторы, говоришь, на закусь пустили? Сжевали без приправы? – не сдержался, рассмеялся Бугров, довольный улучшением её настроения.

– В мае же приеду, тётку сюда перевезу. Иначе полный разгром избе учинят. Рамы повыдёргивают, двери поснимают…

– С них станется. Ничего святого. Никакой души. За бутылку спиртного на всё готовы. Резкий разлом в жизни произошёл. Напсевдореформились! Надерьмократились! Разве таким было это же поколение буквально десять – пятнадцать лет назад? Разве о таком «светлом» будущем мечтали мы на выпускном балу?

– Как давно это было, а словно вчера. Собраться бы всем нашим выпуском, друг на друга посмотреть и послушать. Пока все живы, кажется…

С добрый час они вспоминали своих одноклассников, разъехавшихся по всей стране, теперь, после преступного сговора в Беловежской Пуще трёх псевдопатриотов, помимо расстояния, разделённых ещё и границами и национальными распрями. Первоначальные действия по задуманной встрече наметили.

Незаметно к личностному повернули. По старой дружбе откровенно, не скупясь на хлёсткие выводы, говорили.

– Так и думала, не всё тебе удалось, – посочувствовала Марина неудовлетворённому сделанным Вадимом. – Из-за любимой жены, между прочим. Как знала! Помнишь, перед женитьбой ещё предупреждала, что не пара она тебе. Не послушался. Одомашнила, заземлила она в тебе творческое, крылышки посвязывала…

Бугров не стал поправлять Марину. Не столько из-за осознания довольно веской её правоты, сколько из-за нежелания показаться удачливее её.

– Моему жизненному предназначению не сравниться с твоим. Бог с родителями не дали мне таланта. Но даже установленную на посильной высоте планку не преодолеваю вчистую, – бичевала она и себя. – К тому же радиационный Чернобыль мужа вконец обессилил. Ни работы теперь у него, ни здоровья… Орден лишь взамен, как в насмешку вместо денег, недавно вручили. На чёрный юбилей вспомнили…

Вадим вглядывался в её кругловатое милое лицо с чуть вздёрнутым прямым носиком под золотящимися при ярком электрическом свете зеленовато-карими глазами, пытаясь угадать желанное волнение. Но эта желанность ничем не выдавалась, что сдерживало его, и только при уходе, в тёмных сенцах, осмелился он, робея по-мальчишески, почти наугад коснуться её пухлых губ своими и шепнуть:

– Может, оставишь?

– Нет! – категорически, слишком поспешно выдохнула она, выдав наконец-то своё волнение. Не сдержавшись, не справившись с ним, прильнула к Вадиму сама. – Не обижайся… Нельзя… Только не сегодня…

– Может…

– Иди…

Мороз успел набрать хорошие градусы. После тёплой избы, выпитого и волнительного состояния Бугров не сразу почувствовал морозную колкость. В распахнутом полушубке он довольно долго стоял у закрытых на запор дверей в напрасной надежде на их открытие. С огородов резко дохнул порывистый ветер, заставил запахнуться и повернуться к нему спиной. При развороте по глазам полоснул свет из окна соседней избы. Стёкла, как бы специально не зашторенного до конца окна, начинали только ткаться узорами. Через них Вадим увидел готовящуюся ко сну Кузнечиху.

«Не постучаться ли? – дёрнуло его бесовское. – Не пропадать же такому аппетитному добру?» Он было шагнул к зазывному окну, но тотчас тормознулся. «Вот, оказывается, какой ты бабник!» – обругал он себя в тоне жены, устыдился и, быстро развернувшись, вышел со двора на улицу.

Окна Генычевой избы были темны.

– Умаялась, – польстил Бугров своему мужскому самолюбию, уязвлённому отказом Марины сблизиться. – До того ли ей, право…

Всё же осадок неудовлетворённости оставался. Требовалась его срочная вытравка, и Вадим в буквальном смысле заставил себя переключиться на другое, совсем противоположное. О мужиках родной улицы вновь задумался. Об их коротком веке, уготавливаемом ими самими. Подсчётом занялся. Неутешительные для мужиков итоги подвёл. До сорока лет баланс между противоположными полами как-то ещё соблюдался, хотя хилость мужчин уже начинала просматриваться без врачебного взгляда. Рядом с деревенскими мадоннами с цветущими лицами, богатыми телами, их мужья выглядели просто пацанами. После сорока лет картина становилась удручающей. Один мужик на пять баб! К тому же и тот через одного непоправимо квёлый…

Настоящее исследование получилось, достойное широкой