Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот какие обстоятельства стали важнейшими во время этого судебного процесса:
Первое. Не важно было, нравится или не нравится кому-то проза обоих литераторов. Если о «Докторе Живаго» было напечатано целое огромное сочинение — что там хорошо, что плохо, то здесь вопрос об этом вообще не стоял. Все было оголено. Не имеет значения, нравится или не нравится, никого даже не призывали любить эти произведения. Интеллигенция поднялась на защиту свободы слова. Той свободы, которой почти 40 лет не было и о которой еще в 1930 году писал правительству СССР Михаил Булгаков: о том, что борьба с цензурой — его «писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. <…> Если кто-нибудь из писателей задумывал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично утверждающей, что ей не нужна вода».
Второе. Выяснилось, что граница, вот эта самая граница государственная, размыта. Что передача сочинений за границу даже не нуждается в каких-то особых условиях, а происходит как нечто уже налаженное.
Третье. Это стало важным шагом. Такой поступок — печатание многолетнее за границей — стал шагом к соединению трех ветвей русской литературы. Мало того, мы видим, в каких специальных условиях совершался этот шаг — переход от растроенной литературы (как я ее называю) к единой. Этим готовилось наше время.
Понадобилось нелегкое условие — отказаться от имени. Конечно, можно возразить, что псевдоним не новация, но в данном случае это была безымянность. Пришлось временно пойти на это, чтобы обеспечить вышеупомянутые условия.
Четвертое (и последнее, что я хочу сказать). Автор предисловия к переписке Синявского с издателями, пишет, что создались два культурных поля: самиздат и печатное, поскольку только самиздат достиг «высокой степени организованности»[739]. Не так-то просто. Самиздат возник еще в конце 50-х — в начале 60-х годов, и дело было не столько в нем, сколько в том, что возникал в совершенно новых условиях тамиздат. И здесь воздействие оказывалось на творческий процесс уже едва ли всех писателей.
Во-первых, появилось ощущение прозрачности, проницаемости границы — его породил опыт нескольких человек, в первую очередь — Пастернака и Синявского.
Во-вторых, благодаря этому менялось литературное качество. Я работала в эти годы внештатно в «Новом мире» — рецензировала «самотек» в редакции прозы. Мы видели, как поднимался уровень вслед за печатанием Солженицына и процессом Синявского — Даниэля. Люди уже не могли писать так, как писали. И те, кто не сумел войти в печать (а тогда удавалось напечатать и совершенно неожиданное) и не хотел остаться в рукописях, очертя голову шли в тамиздат.
Роль личности в истории России XX века, повторюсь, колоссальна. Личные усилия эти приводили к тому, что создалась совершенно новая литература, которая и дала возможность в общем-то в три дня кончить с советской властью и начать свободный литературный процесс так быстро и легко.
Антихристианская мифология советского времени
(появление и закрепление в государственном и общественном быту красной пятиконечной звезды как символа нового мира)
Первая публикация: Библия в культуре и искусстве. Випперовские чтения — 1995. М., 1996
1
27 января 1924 года малоизвестный писатель М. Булгаков, только что начавший знакомить литературную Москву со своим романом «Полночный крест» — первой частью задуманной им трилогии «Белая гвардия», — публикует в газете «Гудок», в штате которой он состоит, репортаж о прощании российских граждан с Лениным.
Нарочито стертый тон повествования, сосредоточенность на воспроизведении диалогов в бесконечной очереди к гробу мешали долгое время обратить внимание на конец описания самого гроба с телом (начинающееся словами: «Лежит в гробу на постаменте человек»). Между тем это самое загадочное (благодаря сознательной лаконичности) и, несомненно, самое значимое для автора место очерка, хорошо замаскированное от слишком зоркого взгляда более или менее нейтральным контекстом: «Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда»[740].
Кажется, говоря словами автора очерка, «все ясно». По-видимому, это та самая звезда: «И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как наконец пришла и остановилась над местом, где был Младенец» (Мтф. 2: 9), — звезда, по которой нашли младенца Иисуса.
Булгаков, по нашему предположению, свидетельствует, что отношение к Ленину радикально сменило в России (но будет менять и в планетарном масштабе) христианские представления, при этом надстроившись над ними, их же и использовав как строительный материал[741]. «От желтых пустынь», где зародилось две тысячи лет назад христианство, место рождения нового мира со своим центральным объектом поклонения и паломничества перенесено в Москву — сюда отныне будут проложены новые «караванные дороги», и движение по ним будет происходить веками.
В воспоминаниях протоиерея Михаила Ардова приводится его разговор с искусствоведом А. Г. Габричевским: «Я помню, — говорит мне Александр Георгиевич, — я вышел из дома в январе двадцать четвертого года… Стояла длинная очередь к гробу Ленина, люди жгли костры и грелись… А вот тут, на Манеже, висел загадочный лозунг: „Могила Ленина — колыбель человечества“… Это я не понимаю, что такое…» Добавим к этому воспоминанию документ: в кинокадрах похорон Ленина в одной из шеренг несут огромный длинный плакат с этой надписью. Продолжим цитату из воспоминаний:
«— Это не так уж трудно расшифровать, — отвечаю я.
— Ты так думаешь?
— Я надеюсь, вы не станете мне возражать, если я скажу, что партия большевиков — сатанинская пародия на Церковь, съезды — это соборы, парады, демонстрации и митинги — ритуальные действа, чучело Ленина пародирует святые мощи и так далее…
— Это справедливо, — отзывается Александр Григорьевич.
— Так вот, — продолжаю я, — лозунг „могила Ленина — колыбель человечества“ — это такая же точно сатанинская пародия на слова молитвы, обращенные ко Христу: „Гроб твой — источник нашего воскресения“»[742].
Протоиерей имел в виду «Часы Пасхи»: «Яко живоносец, яко рая краснейший воистину чертога Всякого показася, светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения».
Возможно, именно этот лозунг, прочитанный Булгаковым по дороге к Колонному залу, кристаллизовал его мысль о гробе как колыбели «нового» человечества, разрывающего с христианством, и естественным образом обратил его ко времени рождения христианства и новой эры человечества, теперь на его
