Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова

перехода в русском обществе к елке как непременной части Рождества и Нового года[758] отчетливо зафиксирован в рассказе И. И. Панаева «Прошедшее и настоящее (святки двадцать лет назад и теперь)», опубликованном в 1856 году. Автор описывает праздники своего детства (то есть конца 1810-х и начала 1820-х годов), где елка отсутствует, где в рождественский сочельник главное для ребенка — ожидание «таинственной звезды» на небе. «У нас весь дом не ест „до звезды“ <…>, сажусь в сумерки у окна и смотрю с любопытством, не мигая, на небо, потому что мне хочется уловить ту минуту, когда она зажжется; но этой-то минуты мне никак и не удается уловить: всегда появляется незаметно несколько мелких звезд, тускло мерцающих в каком-то волнующем пару; пар редеет, и небо вдруг загорается бесчисленными огнями, миллионами мигающих звездочек…» Далее описывается Рождество и святки «теперь», то есть в середине века: «В Петербурге все помешаны на елках. Начиная от бедной комнаты чиновника до великолепного салона, везде в Петербурге горят, блестят, светятся и мерцают елки в рождественские вечера. Без елки теперь существовать нельзя. Что и за праздник, коли не было елки? Последнюю копейку ребром ставят, только чтобы засветить и украсить елку, потому что нельзя же мне обойтись без елки, когда елка была у Ивана Алексеевича и Дарьи Ивановны. Чем же я хуже их? <…> Елки до того вошли в петербургские нравы, в петербургские потребности, что люди холостые и пожилые устраивают их в складчину для собственного увеселения и забавы»[759].

В святочных рассказах 1890-х годов елка уже непременный атрибут Рождества[760]. В рассказах 1890-х годов нередко — звезда на вершине: «На самой верхушке елки сияла громадная золотобумажная звезда». «…на низеньком столе стояла ярко освещенная елка, и под нею горела громадная рождественская звезда». «Звезда таинственно мерцает на верхушке дерева»[761]. В святочных рассказах начала 30-х годов (в зарубежной печати) — ироническое описание воспоминаний русских эмигрантов о елках своего детства: «А елки у всех в детстве были только гигантские: высотой метров в десять, пятнадцать. <…> Чтобы прикрепить звезду к вершине елки, специально звали из местного цирка акробата» (Ремников А. Сочельник в будущем // Возрождение. 1931. 7 янв.)[762].

В книжке Д. Д. Семенова «Рождественская елка» (М., 1887; с пояснением: «в сценах, песнях и играх. Для школы и семьи») на обложке в центре на синем фоне — белая пятиконечная звезда с острыми (близкими к будущим «кремлевским») лучами; вокруг дугой слово «Рождественская», под звездой — «елка»; в левом углу обложки — елка с желтой верхушкой, но без звезды.

Так рождественские лубки примерно с 1880-х годов все шире дополняются книжными, журнальными и газетными иллюстрациями. Стереотипное изображение одной, отдельной звезды становится привычным и связанным с «положительным» святочным контекстом впечатлений массового российского читателя.

В книге «Рождественская звезда» (Сборник рассказов и сказок для детей старшего возраста из произв. В. Гюго, Ф. Коппе, Ж. Леметра, Ч. Диккенса, Андерсена и др. Сост. И. Горбунов-Посадов. М., 1895) в центре обложки (ближе к корешку) на темном фоне под словом «Звезда» — желтая шестиконечная звезда с желтым же пучком света, направленным вниз.

В шестом издании (дополнении) этого же сборника (М., 1914) в иллюстрации к рассказу Брет Гарта «Рождественская ночь» святой Николай изображен с елкой, на вершине которой шестиконечная звезда.

В сборнике М. Г. Липовецкого «Рождественские святки» (Киев, 1911) на обложке пятиконечная звезда, разбрызгивающая по небу с ангелами свои лучи.

В иллюстрациях есть еще одна пятиконечная звезда, которую носят на палке в рождественскую ночь «маленькие Христословы» (подпись под иллюстрацией к стихотворению А. Коринфского «Христословы»: «…кое-где огни по окнам, / Cловно звездочки, горят. / На огни бежит сугробом / Со звездой толпа ребят…»). Огни жилья уподобляются звездам небесным; звезда в руках детей символизирует рождественскую — одну из звезд небесных.

На рождественской елке в лесу (иллюстрация к стихотворению Ив. Юрко «Елка у медведя») звезда четырехконечная; на других страницах звезды шестиконечные и с неисчислимым количеством лучей.

Название стихотворений, включенных в сборник, — «Звезда», «<…> любви святой» («Боже правый, Всемогущий! Пусть засветится для нас / Та звезда, что там за тучей загорелась в этот час, / Та звезда любви блаженной, что затеплилась во мгле. / Как родился в дар вселенной Сын Марии на земле. / Пусть как прежде, так и ныне светит ярко в небесах / Заблудившимся в пустыне, затерявшимся в волнах» и т. д.).

Характерно стихотворение Б. Никоновой «Сон звезды»:

В час рождественского утра

Стал светлеть простор небесный,

Долгой ночью весь усыпан

Ярких звезд толпою тесной.

Тихо гаснуть стали звезды,

И звезда сказала:

— Снилось мне, что этой ночью

на земле я побывала!

<…>

Елка в зале том стояла,

А у елки на верхушке

гордым блеском я сияла.

Так всякая звезда на небосклоне может претендовать на роль той, что украшает рождественскую елку. Сакральная и орнаментальная функции переплетаются, смешиваются.

Это относится больше к городской, чем к деревенской жизни.

Е. Душечкина отмечает, что «судя по многочисленным этнографическим записям празднования того времени, деревня, крестьянская изба так и не приняла елку: в народном святочном обряде она не нашла себе места»; в лес за елкой ездили «вовсе не для себя, а для господских детей»; иногда господа устраивали елку для крестьянских детей[763].

В 1901 году В. Розанов писал о запрещении рождественских елок некоторыми сельскими священниками как «чертовой затеи» — причем запрещение именно в церковно-приходских школах; против елки в школах высказались и епархиальные жилищные советы — к счастью, не повсеместно. «Очевидно, здесь мы имеем дело с упорным фанатизмом, с религиозным рвением верующих»[764].

4

В последней главе романа «Белая гвардия» в редакции 1925 года (последняя треть которой осталась не напечатанной при жизни автора) Николка Турбин возвращается по ночному городу домой: «…тьма-тьмущая звезд красовалась над головой. Ни один черт их не подсчитает. Да и надобности нет считать их, знать по именам. Кажется, сидела среди них одна пастушеская вечерняя Венера, да еще мерцал безумно далекий, зловещий и красный Марс»[765].

На следующих страницах:

«Однажды вечером Шервинский вдохновенно поднял руку и молвил:

— Ну-с? Здорово? И когда стали их поднимать, оказалось, что на папахах у них красные звезды…

Открыв рот, Шервинского слушали все, даже Анюта прислонилась к дверям.

— Какие такие звезды? — мрачнейшим образом спросил Мышлаевский.

— Маленькие, как кокарды, пятиконечные. На всех папахах. А в середине серп и молоточек. Прут, как саранча, так