Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

Те, кто говорит сегодня о моем отце, отзываются о нем хорошо. С уважением к нему и к нашему прошлому.

Серебрянские — бессребреники

— Анатолий Яковлевич, а у вашей мамы было какое-то звание?

— Маме присвоили звание лейтенанта госбезопасности в 1937 году. Когда перед этим они ездили вместе с отцом и были нелегалами, он не позволял себе жить свободно и тратить деньги на маму. Ей командировочные не платили, она не была работником органов. Просто ездила с отцом. Буквально так. А звание присвоили за год до ее ареста.

— А потом это звание отобрали?

— Она больше там не работала. В какой-то момент отец решил отправить маму в Париж. Надо было передать деньги агентам. Трудился там некий Гарри. (Видимо, речь идет о «Гарри» — Анри Робинсоне, руководителе разведывательной сети госбезопасности, вошедшей впоследствии в «Красную капеллу». Робинсон погиб в немецком концлагере в начале 1945 года. — Н. Д.) Я не знаю, были ли какие-то еще способы передачи, но отец избрал такой. А мама в это время официально в органах не состояла. И возник вопрос: на что она будет в Париже жить? И они всерьез об этом думали.

Еще эпизод на ту же тему. Отцу надо было оплатить в Испании покупку не чего-нибудь, а самолетов. Ни чеков, ни переводов в ту пору не было, да и операция была непростая. И отцу прислали туда чемодан денег. Он на этом чемодане спал, пока, наконец, не удалось расплатиться с фирмой. Или когда мы жили на улице Горького, вся мебель в квартире была в бирках от хозяйственного управления НКВД. Своего — ничего. После войны отцу пришлось выйти на пенсию. Ему предложили: можно списать какую-нибудь эмку, а вы ее купите. Но он твердо сказал «не надо», хотя машину водил хорошо.

— А что еще рассказывала мама?

— Она рассказывала больше отца. Но не о разведке, не об оперативных делах, а о собственных впечатлениях. Во Франции какое-то время работала одна. И вздыхатели-французы ее примечали. Почему нет? Молодая и красивая одинокая женщина. «Я плавала по Сене и ко мне привязался какой-то молодой человек с назойливыми ухаживаниями. И вдруг этот молодой человек спрашивает меня о пароходике, который толкает баржу: слушай, а как это называется по-французски? Каким образом я вспомнила это слово, как оно всплыло, я не знаю». Какие-то совсем частные моменты. После рождения и скорой смерти моей сестры мама выходила на улицу, и полицейские говорили ей: «Побольше ешьте, мадам Лебанон, обязательно ешьте». Такая она была тощая.

— А почему мадам Лебанон?

— Это, по легенде, их с отцом фамилия.

— Когда вашу маму выпустили из тюрьмы в середине 1950-х, ей дали пенсию, какие-то льготы?

— Нет, что вы. Ее освободили и выслали из Москвы, по-моему, это был 1956 год. Она жила в Щекине, поехала к моему старшему двоюродному брату, сотруднику военкомата. Потом мама добилась реабилитации своей, затем и отца. Вернулась, кажется, в 1969-м, и тогда дали ей пенсию, комнату. Все тянулось долго-долго.

— Под занавес нашей беседы спрошу: почему все-таки ваш отец упорно молчал о работе и после того, как ее покинул? Поверьте, у многих разведчиков появляется тяга поведать, поделиться опытом.

— Я думаю, не у многих, у некоторых. Отец ничего не рассказывал. На всех людей его профессии, арестованных и вышедших из тюрем, влияло два фактора. Первый: ничего не рассказывать, потому что давали такое обязательство. Второй — это боязнь за своих детей. Я им сейчас расскажу, как меня мучили, а они пойдут обсуждать со своими сверстниками, как папу били. И еще неизвестно, чем это для нас закончится. Иногда мы, дети разведчиков тех лет, встречаемся — раз в год, обычно 8 мая. Обсуждаем это и понимаем, что нас берегли. Сберегли, но мы лишились той огромной информации, которую бы могли сохранить. Да, наши родители выбрали такой путь.

— А как сложилась ваша судьба? Ведь со многими детьми арестованных тоже расправлялись сурово.

— Со всеми очень по-разному. Мне дали закончить Московский энергетический институт. Когда это произошло, был комсомольцем — энергичным, увлеченным. Прихожу к секретарю парткома института, говорю, что вчера отца арестовали, а завтра выборы в какой-то комсомольский орган. Меня выдвигают. На собрании встает секретарь и говорит: вчера у него арестовали родителей. Думаю, это было протестное голосование: я получил почти 100 процентов «за». Очень сомневаюсь, что все 100 процентов меня так любили. Всю жизнь проработал по специальности в Москве. Был такой Центральный научно-исследовательский институт комплексной автоматизации. Работой был очень доволен. Немало повидал и много успел сделать. Я кандидат наук. Трудился до 75 лет. После того как я формально ушел, еще года два работал в составе «райской» группы по своей специальности. А сейчас очень много времени посвящаю сбору всех этих сведений, составлению альбомов об отце.

А скончался Серебрянский, напомню, от сердечного приступа 30 марта 1956-го в Бутырской тюрьме во время очередного допроса. Я набрался решимости и спросил сына: правда ли, верит ли он в эту версию?

— Да. Пожалуй, это правда, — вздохнул Анатолий Яковлевич. — Тяжелая работа, риск, война. Пытки в 1938-м. Сердце не выдержало. Шел отцу 64-й год. Когда отца выпустили в 1941-м, его сразу отправили в стационар на Варсонофьевскую. И он лежал там в госпитале. Потому что с сердцем у него уже тогда было плохо. Я