Гении разведки - Николай Михайлович Долгополов

членам моей семьи языки давались легко. Мама прекрасно говорила по-французски. И настолько это в нее вошло, что перед смертью она вдруг заговорила по-французски. Почему, я не понимаю. Может, из-за того, что они там долго жили?

Тут я позволю себе сделать одно предположение. Когда отец обосновывался как разведчик-нелегал в какой-либо стране, он пользовался разными легендами. Но всегда представлялся не местным, не коренным жителем, а эмигрантом, в это государство въехавшим и занявшимся в нем своим прибыльным делом. Так, в 1929-м во Франции открыл фабрику, и его деятельность никогда не вызывала подозрений. Может, эмигрировал, по легенде, из Германии или другой страны. Только не из России: в 1929-м эмигрантов оттуда быть уже не могло.

Вот и адмирал не догадывался, кто мой отец. Редеру он представился интернированным бизнесменом из Германии. А как отцу было представляться? Не полковником же госбезопасности. Говорили они только на немецком, и сомнений у Редера не возникало.

За какое-то ограниченное время, а было у него еще много других важных дел, «бизнесмен» убедил адмирала, что тому надо идти на взаимовыгодное сотрудничество с нашей страной. И можно условно назвать Редера агентом влияния. Видимо, его хорошо использовали в 1947 году в Нюрнберге. Наверное, благодаря этому избежал смертной казни. В 1955 году Редера освободили, полагаю, не без нашей помощи. Редер прожил до 1960-го.

Как умер дядя Яша

Когда 8 октября 1953-го Якова Серебрянского арестовали в очередной раз, пыток не применяли. Но как издевались! Постановление об амнистии, принятое в августе 1941 года, отменили. Завели уголовное дело на жену Полину. А Якову Исааковичу высшую меру заменили на 25 лет лагерей.

И никаких доказательств вины. Но следователь — генерал-майор Цареградский давил, требовал признания. Какого? В чем? Следователь нелепо настаивал: вы шпион — и английский, и французский. Полная нелепость. До ХХ съезда оставалось всего ничего. Многие политические, дожившие до середины 1950-х, уже были амнистированы, кое-кто и реабилитирован. Началось возвращение домой этих чудом и собственной волей и мужеством вытерпевших и выживших. Но Серебрянский попал в политические жернова, из которых было уже не выбраться.

— А что за роль вашего отца в организации некоей токсикологической лаборатории? Обвиняли и за это.

— Здесь у меня есть очень четкое понимание, — уверенно говорит Анатолий Яковлевич. — Сын заместителя наркома Ежова Семена Жуковского написал книгу о своем отце. Тот был хозяйственником, его расстреляли вместе с Ежовым. Хотя к оперативным делам отношение имел косвенное.

Жуковский-старший интересен тем, что когда после кровавого Ежова наркомом НКВД стал Берия, то произвели очередную реорганизацию. И эту пресловутую токсикологическую лабораторию у моего отца забрали и присоединили к хозяйству капитана госбезопасности Алехина. И Жуковский в своей книжке приводит выдержки из протокола допроса Алехина. Тот сообщил следствию: «Я получил химлабораторию. Я считаю, и я написал по этому поводу докладную, что эта химлаборатория — настоящее вредительство. Потому что там не было ни одного химика. Там были какие-то бывшие белые эмигранты… Надо разобраться в деятельности предыдущего руководства этой лаборатории».

Тот же историк разведки Анатолий Судоплатов пояснил мне, что химлаборатория, она же токсикологическая лаборатория, для отца была прикрытием в Москве для работы его группы. Я могу сослаться на Зою Зарубину, которая мне тоже кое-что об этом говорила. Были такие семьи разведчиков — Василий и Лиза Зарубины, Павел Судоплатов с женой, Серебрянский с моей мамой Полиной.

Мы знали, что они куда-то уезжали, откуда-то приезжали, мы всегда были рады их видеть. Но куда уезжали, мы не знали. Чем занимались, тем более. А они на работе сидели рядом в комнатах и все делали одно и то же дело. Но чем конкретно занимались? Это уже была проблема сугубо каждого. Для других их работа была абсолютно закрытой.

В 1956 году после смерти Серебрянского сына вызвал в Военную прокуратуру какой-то большой чин.

— Сообщил, что отца моего нет, — рассказывает мне Анатолий Яковлевич Серебрянский. — И вдруг спросил: «А вы знаете, что ваш отец был эсером?» Я очень удивился, но сказал, что знаю. Тела нам не выдали, отца кремировали. Где покоится прах, мне не сказали. Так что нет у нас официального захоронения. Из косвенных источников стало понятно: большая вероятность, что его прах в Первой большой братской могиле на Донском кладбище. И я взял оттуда горсть земли, положил на эту коробочку орденские планки и захоронил там.

Борьба пусть за посмертную, но реабилитацию Серебрянского шла больше 15 лет. Жена Полина Натановна писала жалобы, просьбы, обращения. Ничего не помогало.

Думаю, если бы не тогдашний председатель КГБ СССР Юрий Андропов, Якова Серебрянского не реабилитировали. Но благодаря удачному стечению обстоятельств, чистому везению, Андропову стало известно о подвигах дяди Яши. Готовилась к изданию книга о героях-разведчиках, где вдруг мелькнула и запрещенная фамилия. Андропов заинтересовался, предложил разобраться. В руки председателя попала и жалоба Полины Натановны. После тщательного расследования дела Серебрянского он был реабилитирован в мае 1971 года. Однако с реабилитацией партийной затянулось почти на два десятилетия. Решение о ней было принято только осенью 1989-го. Государственные награды Серебрянского вернули его сыну лишь в девяностые, почему-то вызвав в военкомат по месту жительства.

— Долго пришлось дожидаться очевидной справедливости. Была годовщина смерти отца, мне позвонил полковник Воробьев из внешней разведки. И сказал, что представители СВР хотят отдать долг памяти Якову Исааковичу. Я повел полковника и двух его коллег помоложе по Донскому кладбищу. Нечто вроде экскурсии. Они увидели могилы Судоплатова, Эйтингона, Молодого. Надо время от времени устраивать такие поездки, чтобы молодые запоминали фамилии знаменитых разведчиков.