Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я никогда не отделяла себя от нее, как бы далеко мы ни находились друг от друга.
Ура, каникулы!
Лина как будто снова в детство вернулась. Защита, поддержка и тыл, не то что в студенческом общежитии, которого еще дождаться надо, — мама с папой рядом, еда словно сама с неба падает, заботиться ни о чем не приходится, так приятно опять почувствовать себя ребенком, обнять папу, примоститься у него на коленках, пошептаться с мамой о самом тайном, девичьем! И после скудной студенческой жизни такие пиры горой, мама всякие балтийские вкусности и редкости старается на стол поставить — угря копченого, усача фаршированного, в жизни ничего вкуснее не ела! Лина понимает, что это все ради нее, каждый день люди так не едят. Но нет же сил отказаться! Даже банку варенья с антресолей достали, хотя лето, ягод полно и фруктов. А еще река рядом, каждое утро — на пляж, это рукой подать: вышла со двора — и уже на берегу, а вода чистая и быстрая, серебром блестит. Если пойти пораньше, на берегу никого еще нет, можно посидеть на травке, окунуть ноги в воду, забыть про все на свете плохое, думать только про хорошее. Нет, конечно, мысли — они строптивые, сами выбирают, о чем думать, но эта привычка — когда есть о чем подумать, надо идти к воде — осталась у нее на всю жизнь. Сколько их было, всяких моментов, и светлых, как небо, и черных, как война, — всегда к воде тянуло, к морю, к озеру, к реке — что ближе. Кажется, вот и сейчас я сижу рядом с сестрой на берегу и, наверное, вспоминаю все то же, что и она, по лицу видно.
Лина смотрит на серебряную россыпь в воде, на стайки мальков, что у ног плещутся, а мысли в такие глубины ушли, далеко назад, в те счастливые дни юности, что так несчастливо завершились. Она тогда еще в техникуме училась, от всех однокурсников отличалась не только тем, что была ослепительно красива. Как раз этой своей красоте, хотя ей много говорили об этом, иногда даже в довольно назойливом, чтоб не сказать пошлом, тоне, она особого значения не придавала. Лина отличалась от других своим жизненным опытом: из ее 17 прожитых лет четыре прошли внутри войны. Ее сверстники прожили эти годы на этой же планете, но, может быть, чуть в сторонке, с краю, не в таком кровавом водовороте, и Лина очень чувствовала свое отличие от них — не только как груз, но и как превосходство.
И тут пришла — нет, не пришла! — нагрянула, накрыла любовь. Та самая, первая, о которой так много пишут и поют, так все мечтают. Мечтала ли она? С виду ничего такого, но, может, и мечтала — по дороге в техникум, по дороге в балетную студию, по дороге от колонки на углу с двумя полными ведрами до самого дома. Это потом, спустя много лет, ее казачка на Дону будет учить, как ведра носить, «чтоб Григорию пондравиться», а тогда носила как умела, руки оттягивала, плечи горбила, чтоб не так больно. Мечтать-то особо некогда было, разве что вечером, добравшись до подушки и уже проваливаясь в сон, — скоро вставать, и все сначала! Вот в такое трудное, но полное надежд время появился этот парень с легкой походкой и ясными глазами, да еще и зовут Виктором, на лбу написано, что победитель. И в той же балетной студии хореографию малолеткам ставит, и у самого осанка как на сцене. И какая пышная ветка сирени, окропленная росой, — для нее, для Лины принес. И понеслась эта немыслимая первая любовь, откуда только крылья распахнулись!
Мама, ясное дело, тут же взялась за разъяснительную работу, только зря все это.
— Мама, остановись, я у тебя большая и совсем не глупая, я все знаю и все понимаю, я хочу быть счастливой и буду. И можешь мне поверить, не я одна, Виктор тоже хочет счастья, притом только со мной. Так и будет. А пока мы еще учимся, сирень цветет, войны нет, так что не о чем волноваться.
Ну да, объясни это маме, что не о чем волноваться и жизнь прекрасна, несмотря ни на что, и хочется обнять весь мир, а весь твой мир — это он один, Виктор.
Мама на то и мама, чтоб волноваться, пытаться вывести свое дитя на ту единственно правильную дорогу, которую она уже заранее придумала и точно знает, как не надо. Я потом, позже, это и на себе испытала, а еще спустя годы и себя на тех же потугах ловила не раз.
А в то давнее время, как всегда бывает, сирень отцвела, и астры в свой черед увяли, и клены укрыли начавшую зябнуть землю роскошной своей багряно-золотой шалью, и мы вместе с Линой нашли в Гоголевском парке младенца, очень красивого, но мокрого и из последних силенок попискивавшего в дупле старого клена. Этот крохотный комочек жизни ждал спасения. Слава богу, дождался.
— Смотри, какой хорошенький, моргает. Надо забрать отсюда. Я сначала думала, это лягушонок квакает. Давай наберем побольше желтых листьев, а то как мокрого нести?
Набрали большую охапку кленового золота, обернули свою находку, принесли домой. Стали маму уговаривать, не только я по малолетству и сдуру, даже вполне уже взрослая моя старшая сестра совсем серьезно умоляла:
— Мама, посмотри, какой красавчик, я прямо уже его люблю как родного, давай себе оставим! Будет у нас еще братик, мы его обижать не будем, вырастет — как хорошо!
Мама почему-то дочерей совсем не поняла:
— Девочки, выходит, вы у меня совсем глупые? А папа с фронта вернется — что я ему скажу?
— Ну, скажем как есть, он тоже обрадуется!
— А я думала, у
