Политическая организация общества и право как явления социальной эволюции. Монография - Сергей Дробышевский

Сначала круг последних был довольно узок. Так, совсем не сразу в науку пришло и завоевало широкое признание философов, историков, политологов и юристов осознание того, что передовые народы в целом (хотя и не каждый из них в отдельности) некогда пережили те этапы развития, на которых находятся современные им отсталые социальные организмы, и что, изучая неразвитые общности людей, возможно получить информацию об истории развитых[199]. Пока же это осознание не утвердилось, по крайней мере, среди обществоведов и высокообразованных людей вообще, как заметил Г.С. Мэйн, «высокомерное презрение, с каким цивилизованный народ смотрел на варваров соседей, не дозволяло делать наблюдений над их бытом; это презрение со временем еще более усилилось под влиянием страха, религиозных предрассудков и даже от употребления и строгого противоположения слов: цивилизация и варварство, понимавшихся часто в смысле различия не только по степени, но и по самой сущности»[200].

Известно, что зародившееся еще у досократиков не омраченное провиденциалистскими догмами понимание прогрессивного характера и поступательности истории человечества как охватывающего все поколения людей совершенствования их жизни с течением времени не было преобладающим в европейском обществоведении раньше XIX–XX вв.[201]. До этой эпохи среди европейских мыслителей сначала пользовались большим авторитетом уже отмеченная концепция цикличности или кругооборота исторического процесса, которой, в частности, придерживались Фукидид и Полибий[202], и ранее охарактеризованная идея регрессивного развития, которая предполагает совершенное состояние человечества в прошлом и последующее ухудшение положения людей[203]. С утверждением христианства в Европе получило широкое распространение истолкование истории как последовательности событий, представляющей собой развертывание провиденциального замысла, который реализуется в определенный момент в будущем[204]. Причем в умах европейских мыслителей эта идея нередко соединялась с мыслью о постепенном изменении человеческого общества в сторону улучшения[205]. Что же касается атеистической концепции прогрессивного развития социальной жизни, позволяющей понять, что одни народы находятся на стадии развития, когда-то пережитой другими, то она не разделялась рядом крупнейших европейских ученых еще в XVIII в.[206].

Поэтому неудивительно, что в Европе большинство обществоведов в течение многих столетий не только не изучали отсталые по их меркам народы для получения данных о ранней истории обществ, к которым принадлежали сами, но и скептически относились к использованию в целях приобретения такого рода сведений сочинений, подобных работе Тацита о варварской Германии. Отсюда ясно, почему «Германия» Тацита в этих условиях редко воспринималась исследователями в качестве хорошего примера, которому нужно следовать в их собственной научной работе[207].

Разумеется, описания «современников, имевших случай делать наблюдения над цивилизацией, стоявшей на менее высокой ступени, чем их собственная»[208], не являются единственным источником информации, способной пролить свет на начало социального развития. Важные в данном отношении сведения может дать анализ остатков материальной культуры древнейших обществ, обнаруживаемых археологическими методами. Однако европейцы вплоть до второй половины XIX в. не могли широко пользоваться для познания первого этапа истории человечества и достижениями археологии. Даже во времена Г.С. Мэйна эта наука все еще находилась в столь неразвитом состоянии, что он не упоминает результаты археологических изысканий в качестве предмета, который должен заинтересовать исследователя древнейших обществ[209].

Таким образом, в течение более двух тысячелетий после генезиса политико-юридических исследований в Древней Греции объектом анализа европейских ученых, размышлявших о начале истории человечества, не были сведения, полученные археологами при непосредственном наблюдении материальных остатков древнейших в мире коллективов людей. Не обладали эти ученые и информацией этнографического характера, относительно которой имелись базирующиеся на данных археологии бесспорные основания утверждать, что она иллюстрирует образ жизни социальных групп, действительно являвшихся самыми первыми человеческими общностями. Исследователи располагали только, во-первых, мнениями о далеком прошлом человечества, ранее уже высказанными их коллегами, а также неспециалистами, например, авторами художественных произведений. Во-вторых, воззрениями на древнейшее общество, запечатленными в текстах религиозного содержания и продуктах устного народного творчества разнообразных жанров, как зафиксированных в памятниках письменности, так и нет[210]. В-третьих, теоретическими реконструкциями древнейшего общественного строя на основе фрагментарных фактических данных об отсталых народах, подобных собранным Тацитом. Причем мыслители, разделявшие идею о прогрессивном развитии человечества, не имели возможности достоверно установить, характеризуют ли такие сведения один из исторических этапов эволюции, пережитых передовыми европейскими обществами, и если да, то какой именно: начальный или более поздний.

Степень соответствия действительности не только последнего, но и остальных компонентов столь ограниченной эмпирической базы исследования было невозможно проверить методами верификации, которыми наука располагала в продолжение этой длительной эпохи. Поэтому по своей познавательной ценности имевшиеся объяснения древнейшего прошлого человечества являлись, по словам Г.С. Мэйна, не более чем «догадками»[211], представляя собой «теории довольно правдоподобные и понятные, но совершенно непроверенные»[212]. В такой ситуации предпринятые различными исследователями многочисленные попытки доказать состоятельность предлагаемых ими концепций эволюции политической организации общества и права материалами, характеризующими первобытное прошлое людей, не привели и объективно не могли привести к демонстрации большей правильности какого-либо одного из обосновываемых теоретических построений, хотя их авторы обыкновенно и были искренне убеждены в обратном. Сформулированные еще в глубокой древности противоречащие друг другу гипотезы о распространении и о нераспространении эпохи функционирования политической организации общества и права на начало истории человечества оставались одинаково вероятными относительно своей адекватности реальному положению дел[213].

От этого взгляда, по-видимому, был далек Э.Б. Тейлор, известный сторонник точки зрения о функционировании политической организации общества и права уже в древнейших человеческих коллективах[214]. Во всяком случае, подобное заключение можно сделать из его слов: «Тот, кто поддерживает мнение, что мышление и поведение людей были в первобытные времена подчинены законам, существенно отличным от законов современного мира, должен подтвердить такое аномальное положение веским доказательством, иначе надлежит отдать… в этой области предпочтение учению о неизменном принципе»[215]. Отсюда вытекает, что, по Э.Б. Тейлору, если бы не было достоверных данных о древнейшем прошлом человечества для проверки существующих гипотез об историческом месте политики и права, то более вероятной являлась бы та из них, которая постулирует извечность политико-правовых феноменов, только потому, что и авторы рассматриваемых гипотез никогда не видели жизни человечества без политики и права, и современные люди живут в политически организованном обществе в условиях правового регулирования.

С такой теоретической позицией согласиться нельзя хотя бы в силу того, что постоянное возникновение нового не менее характерно для общества, чем сохранение в течение некоторого времени старого. Уже это означает, что присутствие политики и права в условиях современности, а также при возникновении гипотез об их историческом месте никак не свидетельствует о наличии политико-юридических явлений в более древние времена и не может служить в качестве основания дифференциации всех существующих концепций эволюции политической организации общества и права на более и менее вероятные относительно их соответствия действительности.

Ситуация в науке, характеризующаяся одинаковой вероятностью достоверности гипотез о наличии и об отсутствии политической организации общества и права в начале истории человечества, была преодолена в XX в. Это произошло потому, что ученые оказались способными получить достоверные данные о древнейшей социальной жизни. Накопление их осуществлялось этнографическими и археологическими методами, степень развития которых в XX в., наконец, позволила добывать с их помощью такие сведения. Применение же этнографических и археологических способов научного познания стало возможным на базе представления об историческом процессе, которое постепенно приобретало все больший авторитет среди обществоведов в конце XVII–XIX в. Тогда многие передовые мыслители, первыми из которых были Й.Р. и Г. Форстеры в Германии, А. Фергюсон в Великобритании, Ж. Кондорсе во Франции и У. Робертсон в США[216], осознали, как отмечает В.К. Никольский, что «все народы мира делятся на исторические и неисторические: первые поднялись на высокие ступени культуры, вторые… иллюстрируют прошлое исторических народов»[217], так как «их современное состояние» является этапом «культурного развития всего человечества»[218].