Завет воды - Вергезе Абрахам

Он выкладывает банкноты одну за другой в корзинку для пожертвований, чтобы люди могли разглядеть цвет каждой. Он слышит, как где-то в толпе ахает Шошамма. Служки оживают, принимаясь сновать туда-сюда с корзинками, и даже те, кто стоял за стенами шатра на берегах реки, не могут увильнуть, потому что служки преграждают им путь.

— Чего мы ждем? — восклицает Мак-Гилликатти, который уж эту часть мероприятия понимает превосходно, хотя не может взять в толк, с чего это переводчик вылез впереди него. — Помните Евангелие от Луки, глава 6, стих 38: «Давайте, и дано будет вам. Мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше»[223].

Мастер Прогресса переводит стих, пока Мак-Гилликатти вытаскивает купюры из своего кармана, чтобы положить в корзину.

Мастер Прогресса буквально слышит, как в мозгах публики крутится вопрос, несомненно под влиянием Фомы Неверующего. Аах, а где будет эта больница? Аах, к чему такая спешка? Почему этим не занимается правительство?

Родители маленького поттена выходят на сцену вместе с сыном. Женщина снимает свои браслеты, потом золотую цепочку с шеи и кладет в протянутую Рори корзину. Отец снимает свои украшения. «Благослови вас Господь!» — кричит Мак-Гилликатти.

А потом, к изумлению Мастера Прогресса, подходит Большая Аммачи, одна, повергнув в недоумение сидящих на лавках родственников. Она стоит там, крохотная женщина на сцене перед всеми, и отвинчивает свои кунукку. Потом расстегивает цепочку. А вот и ее тринадцатилетняя внучка, Мариамма, а следом Анна-чедети бросаются к ней, снимая на ходу браслеты и ожерелья.

— «Какою мерою мерите, такою и вам будут мерить», — говорит Мастер Прогресса. — Понимаете? Дух Святой все видит! Ничего не положите сейчас — и ничего не пожнете во веки веков! Ничего!

Теперь к сцене выстраивается длинная очередь, как будто там раздают золото, а не собирают. К удивлению духовенства, мужчины и женщины снимают золото с ушей, пальцев, запястий… В этот день не скупится никто. Потому что если и боятся чего-либо малаяли, так это упустить возможность пожинать плоды.

глава 61

Призвание

— Чудо! — не перестает восторгаться Большая Аммачи, пока они ждут автобус до дома. Руки ее неосознанно теребят время от времени мочки ушей, непривычно легкие. — Я годами возносила молитвы, чтобы в Парамбиле появилась амбулатория. И сегодня Господь вмешался через Мастера Прогресса. В Парамбиле будет не только амбулатория, но и настоящая больница. Как в Веллуру!

— Но, Аммачи, — сомневается Филипос, — это же не значит, что больницу построят именно в Парамбиле…

— Именно! — Она резко разворачивается к нему, и в лице ее столько убежденности и решимости, что сын умолкает. — Мы должны все сделать для этого! Именно в Парамбиле!

В автобусе Мариамма смотрит на бабушку с гордостью и удивлением, она никогда не видела ее в таком возбуждении. Мариамма до сих пор не может поверить в то, что разворачивалось на сцене и как растрогана была она сама, охваченная волнением. Эти чувства смешались с радостью от встречи с Ленином, который в одночасье превратился вдруг из мальчика в мужчину, хотя и с выдранными волосами. Ему почти четырнадцать. И она заметила, как он разглядывал ее. Ее тринадцатилетнее тело тоже изменилось, и он робел и запинался, когда подошел поздороваться перед началом действа. Интересно, заметили ли это Большая Аммачи и отец.

Но в этом году она чувствовала себя на конвенции иначе, чем раньше, однако по другой причине, и это беспокоило Мариамму. Когда они подошли ближе к шатрам и двинулись вдоль вечной череды калек, их вид вдруг напугал ее. Образы изуродованных болезнями и изувеченных людей преследовали ее еще долго, даже когда они уже расселись на лавках. И сейчас в автобусе она делится этим с бабушкой.

— Раньше эти нищие просто были там, и все. Зрелище неприятное, немножко страшноватое, но не больше других неприятных вещей, которые приходится видеть.

— Айо! Это люди, Мариамма, а не вещи!

— Вот об этом я и говорю. В этом году я вдруг увидела в них людей. Раньше я была маленькая и не понимала. А теперь впервые поняла, что они не всегда были слепыми или хромыми. Может, они родились нормальными, как я, а стали такими после болезни. И я подумала: это может случиться и со мной! И так перепугалась, что меня всю трясло, даже когда мы сидели в шатре.

— Я видела, что тебе не по себе. Но думала, это из-за Ленина.

Мариамма краснеет. Большая Аммачи ласково приобнимает любимую тезку. Мариамма уже выше ростом, но по-прежнему любит нежные бабушкины объятия.

— Муули, нужно быть особенным человеком, чтобы увидеть людей в этих несчастных калеках. Многие так никогда и не замечают их. Как будто они невидимки. Твои тревоги означают, что ты повзрослела. Мы и должны бояться и никогда не считать собственное здоровье само собой разумеющимся. Мы должны каждый день молиться и благодарить Господа за наше крепкое здоровье.

— Аммачи, когда та женщина рядом с нами упала, я перепугалась, даже дышать не могла. Хотела убежать. А ты… ты сразу бросилась к ней. Мне было стыдно.

— Чаа! Да что я такого сделала, кроме как уложила ее и обмахивала ей лицо? Тебе совсем нечего стыдиться.

Некоторое время они едут в молчании. Потом Большая Аммачи говорит:

— Я видела в своей жизни столько страданий и трагедий, что и не описать, муули. И всегда была беспомощна. Когда твой дедушка заболел, я ничего не могла поделать. Когда мы вытащили из воды ДжоДжо, если бы больница была рядом… кто знает? Когда заболела Малютка Мол, ты знаешь, в какую даль нам пришлось ехать, чтобы найти врача. Вот поэтому я поднялась на сцену, Мариамма. Потому что не хочу, чтобы мы были беспомощны и напуганы. Врач знает, что делать. В больнице могут вылечить больного. Поэтому я хочу, чтобы больница стояла близко к нашим домам. Я уже старая, и это все, что я могу сделать.

— Может, лучше было, когда я не замечала калек, — рассуждает Мариамма. — А теперь я все время боюсь, что могу ослепнуть, или у меня случится припадок, или упаду в обморок, как та женщина.

— Послушай, ей просто стало дурно, вот и все. Стояла жара, она, наверное, пила мало воды. Такое постоянно случается. Твой отец падает в обморок при виде крови. Я живу достаточно долго, чтобы понять, когда у человека просто голова закружилась. — Помолчав, бабушка продолжает: — Мариамма, иногда, когда тебе очень-очень страшно, когда ты чувствуешь себя совсем беспомощной, это и есть момент, когда Господь указывает тебе путь.

— В смысле, вроде желания, чтобы рядом построили больницу?

— Нет, я говорю о тебе. О твоих страхах. Страх рождается из незнания. Если ты понимаешь, что ты видишь, если знаешь, что делать, ты не боишься. Если… — Бабушка умолкает.

— То есть стать врачом?

— Знаешь, некоторые люди не годятся для такой профессии. Она им не подходит. Я не могу сказать тебе, что надо делать. Но если бы я могла прожить жизнь еще раз, я бы хотела заниматься именно этим. Из-за своего страха, своей беспомощности. Чтобы меньше бояться и по-настоящему помогать. Помолись об этом. Только ты сама можешь знать, как надо. И если к этому направит тебя Господь, — поколебавшись, все же заканчивает Аммачи, — скажу честно, твоя бабушка была бы очень счастлива.

Мариамма прижимается к родному плечу, обдумывая то, что услышала. Через полтора года ей уезжать в Альюва-колледж[224], готовиться получать высшее образование. Она собиралась изучать зоологию. Но если ее так задевают и волнуют человеческие страдания и болезни, зачем исследовать муравьев и головастиков? Почему не заниматься медициной? Если Господь указывает путь, не мог бы Он указывать более определенно? Если человеку кажется, что Бог сказал что-то, как понять, что это и есть то, что сказал Бог?