Завет воды - Вергезе Абрахам

Мать прикидывает, есть ли связь с недавними событиями, но не находит.

— Я тоже люблю, Малютка Мол. Однажды и наша Мариамма выйдет замуж.

— А почему не сейчас?

— Ты же знаешь почему! Она учится в колледже. Медицинском.

— Ме-ди-цинском, — смакует звуки Малютка Мол.

— А потом выучится и станет врачом. Как та женщина, что помогла тебе. А вот потом она может выйти замуж.

— И у нас будет большая свадьба. И я буду танцевать!

— Обязательно! Но погоди-ка… нам ведь нужен хороший жених? Не какой-нибудь глупый мальчишка-бездельник, который только в носу ковыряться может. И не ленивая дубина, который шевельнуться не в состоянии и только командует: «Подай мне то, подай это».

— Не дубина! — Малютка Мол гогочет так заливисто, что даже закашливается. — А какого мужа мы хотим, Большая Аммачи?

— Не знаю. А ты как думаешь?

— Ну, он должен быть ростом не меньше меня, — рассуждает Малютка Мол. — И красивый, как наш дорогой малыш. (Так она называет Филипоса.) И он должен красиво ходить.

Она с трудом сползает с лавочки, но полна решимости показать. Движения, которые она изображает, так похожи на стремительную размашистую походку ее отца, и даже стопы чуть развернуты наружу, что Большая Аммачи изумленно ахает.

— Аах! Храбрый, бесстрашный парень?

Малютка Мол кивает, но продолжает ходить, потому что это еще не все, что она хотела сообщить.

— О, я поняла. Уверенный в себе мужчина, но не чересчур уверенный, верно? Он должен быть скромным, да?

— И добрым, — добавляет Малютка Мол. — И должен любить ленточки. И бииди!

— Чаа! Если он не любит ленточки, точно не годится. Но вот насчет бииди я не знаю…

— Аммачи, просто смотреть на бииди! Никаких коробочек, никаких черных жемчужинок!

Кажется, у них уже некоторое время есть слушатели: Филипос высовывается из комнаты, на носу у него очки, в руках книжка, а из кухни появляется Анна-чедети, зажимает руками рот, чтобы не рассмеяться, глядя на расхаживающую туда-сюда Малютку Мол, такое редкое в последнее время зрелище.

— Эй, вы! На что это вы глазеете? — в притворном гневе грозит публике пальцем Большая Аммачи. — Неужели мы с Малюткой Мол не можем побыть наедине? Что, в «Манораме» написали, что мы раздаем мартышкам бесплатные бананы?

— Никаких бесплатных бананов мартышкам! — в восторге распевает Малютка Мол.

И пение ее звучит так задорно и счастливо, что «дорогой малыш», седеющий и вдвое выше ее ростом, пускается в пляс вместе с сестрой, подхватывая припев: «Никаких бесплатных бананов мартышкам! Никаких бесплатных бананов мартышкам!»

Сердце Большой Аммачи переполняет радость: ее прежняя Малютка Мол, Малютка Мол из танца муссона, ее драгоценная, драгоценнейшая доченька, навеки пятилетняя.

Какая чудесная девочка, Господь. Благодарю, благодарю Тебя.

На то, чтобы угомонить Малютку Мол и устроить ее на горе подушек, уходит некоторое время. Пантомима утомила бедняжку, она запыхалась. Мать растирает ей ноги, смазывает бальзамом в надежде, что к утру отеки уменьшатся.

Снаружи лягушки завели свои песни, и Цезарь воет на луну. В кухне Анна-чедети зажигает лампу, и вокруг начинает роиться мошкара. Из комнаты Филипоса доносится потрескивание радио, звучит женский голос, но тут же прерывается, когда сын переключается на другую волну. Когда-то эти иностранные дикторы в сумерках казались такими непривычными и чуждыми в Парамбиле. А сейчас, если Большая Аммачи не слышит их голоса, ей чего-то не хватает и даже немножко не по себе. Мир стремительно меняется, но дом их, как Малютка Мол, неподвластен времени.

Большая Аммачи ложится рядом с дочерью на циновку, пухлые пальчики Малютки Мол смыкаются вокруг плеча матери, как амулет, это их ритуал еще со времен ее детства. Большая Аммачи тихо напевает гимн, слышит, как эхом вторит Анна-чедети, подметающая кухню. Дыхание Малютки Мол успокаивается.

Большая Аммачи задает Малютке Мол тот самый вопрос, тот, что задает каждый вечер вот уже больше десяти лет, — вопрос, который обращен к пророческому дару Малютки Мол. Она всегда задает его шепотом, а отчасти даже жестом.

— Малютка Мол? Сегодня моя ночь?

И все эти годы ответ был один и тот же. «Нет, Аммачи. Невозможно. Кто же тогда будет заботиться о Малютке Мол?» И ни единого раза не случилось, чтобы Малютка Мол не дала ответ.

Но сегодня вечером она молчит. Глаза ее закрыты, в уголках губ играет улыбка.

Сначала Большая Аммачи думает, что дочь не расслышала.

— Малютка Мол?

Дочь нежно сжимает мамину руку, а улыбка остается неизменной. Малютка Мол все слышала. Но не отвечает. Большая Аммачи долго ждет, пока дыхание Малютки Мол станет ровным и глубоким, а пальцы разожмутся, отпуская мамину руку. Большая Аммачи целует лоб дочери.

А что я себе возомнила? Что буду жить вечно?

Ей немного печально, как когда-то давным-давно, когда она была двенадцатилетней девочкой накануне поездки в дальние края, чтобы выйти замуж за незнакомого вдовца, покинуть любимую маму и родной дом. То был второй самый-печальный-день ее жизни. Но в этот раз к печали примешивается волнение.

Она бережно высвобождает руку. Нет, ей совсем не жалко себя и не страшно. Она беспокоится только о Малютке Мол. Но знает, что может положиться на Филипоса и Анну-чедети и даже на Мариамму — они позаботятся о ее любимом ребенке. Это гордыня — считать, что только она способна присмотреть за дочкой. Но все равно — разве может кто-нибудь заменить мать?

Но я же ничего не могу поделать, да, Господь? Если пришло мое время, так тому и быть. Это ведь и есть тот момент, когда я могу перестать беспокоиться, верно? Значит, быть посему.

И если это так, то есть еще два лица, которые она должна увидеть напоследок. Большая Аммачи встает с циновки.

В кухне Анна-чедети добавляет в оставшееся молоко ложку свежего йогурта, перемешивает, накрывает тканью и ставит в прохладное место. Большая Аммачи осматривает закопченные стены. Давным-давно это место перестало быть просто кухней, превратившись в святилище, верного спутника, который баюкал ее в своих теплых душистых объятиях. Она безмолвно благодарит его.

Анна приготовила чай-джира. Большая Аммачи кладет по ложке меда в чашки, побаловать себя и сына. В последний раз стоя в своей кухне, она чувствует прилив любви к Анне-чедети, ангелу, которая явилась, когда так сильно была им нужна, и стала подругой и спутницей на долгие годы. Анна замечает, как Большая Аммачи все еще стоит с чашками в руках, ласково глядя на нее, и улыбка вспыхивает на ее лице, будто солнце прорывается сквозь тяжелые тучи.

— Что случилось? — спрашивает она.

— Ничего, дорогая. Просто смотрю на тебя, и все. Ты задумалась.

— Аах, аах… Неужто? — Анна застенчиво смеется, счастливым переливчатым смехом. Только Большая Аммачи может расслышать в нем печальную нотку. Решение Ханны уйти в монастырь приглушило лампу вечной радости, освещавшую лицо Анны-чедети. Но лишь укрепило ее преданность и привязанность к семье, неотъемлемой частью которой она теперь является.

— Ты и твой смех держались порознь в последнее время.

— Пора молиться? — смущается Анна. — Вы ждете меня?

— Мы уже помолились, глупышка! Забыла? Ты так красиво пела.

— Боже правый! Да, точно! — Анна весело смеется сама над собой.

— Я помолилась о тебе, как и каждый вечер. И о Ханне. Спокойной тебе ночи, дорогая. Сладких снов. Благослови тебя Господь. — И, не доверяя себе, не оглядывается, чтобы увидеть ответ Анны-чедети.

Возле кладовой она задерживается. Потом заглядывает в старую спальню, где провела свои последние дни ее мать, где рожала она сама и появилась на свет Мариамма, — теперь это уже давно комната Анны-чедети. Взгляд с любовью скользит по высокой велукке, которую она зажгла, когда родилась Мариамма, и которая теперь вновь уютно устроилась в углу. В погребе под этой комнатой тихо уже много лет, дух обрел наконец покой.