Завет воды - Вергезе Абрахам

— Зубри, ма![228] — сказал Джанакирам. — «Запоминание и повторение» — вот твоя мантра!

Листая страницы, она услышала, как звучит эта мантра, отраженная в дотошных подчеркиваниях и пометках на полях, оставленных предыдущим владельцем, — дорожные знакаи, указывающие ей путь. «Анатомия Грэя» была ей знакома. В старших классах школы, уже нацелившись на медицину, она часами сидела с маминым экземпляром «Грэя». Это было старинное издание, хотя иллюстрации по большей части такие же. Анатомия человека не изменилась, изменилась терминология. Слава богу, ушли латинские названия, arteria iliaca communis теперь просто «общая подвздошная артерия». Иллюстрации в «Грэе» завораживали ее, и не только потому, что, должно быть, были полезны матери. У нее не было маминого художественного таланта, но она случайно обнаружила свои собственные способности. Внимательно посмотрев на иллюстрацию, Мариамма могла закрыть книгу и в точности (пускай и не слишком художественно) воспроизвести картинку, полностью по памяти. Она думала, что в этом нет ничего особенного, но изумленный отец заверил, что это подлинный дар. Если так, то ее даром была способность переводить двухмерные фигуры на листе бумаги в трехмерные образы в голове. А затем, как ребенок, складывающий кубики, она воспроизводила фигуру, двигаясь от внутренних слоев к внешним, пока не получала целое. Это было развлечение, салонный трюк. А теперь ей нужно будет знать название каждой части и запомнить страницы текста, сопровождающие каждую из фигур.

Два часа спустя они спешат, все сто два человека, в лекционный зал на другом конце Красного форта. Как и в колледже, женщины занимают несколько первых рядов в аудитории. Парни заполняют ряды над ними. Со стен сверху на них глядят бывшие деканы факультета анатомии — ДФА, — все без исключения белые европейцы, усатые, лысые, хмурые и мертвые, но увековеченные в этих портретах.

Тихо входит доктор Каупер, чисто выбритый парс, первый и единственный индийский ДФА, назначенный на эту должность после обретения независимости. Каупер изящного телосложения, с тонкими, приятными чертами лица. Когда в конце концов его портрет окажется на стене, он будет единственным с густой шевелюрой. Двое босоногих служителей и ассистент вьются вокруг Каупера, но он не нуждается в подхалимах и не рассчитывает на них. Когда ассистент проводит перекличку, Каупер держится поодаль, с родительским интересом всматриваясь в лица студентов. Когда Мариамма встает и произносит «Здесь, сэр», Каупер бросает в ее сторону приветственный взгляд, предназначенный лично ей (или ей так показалось, но позже она узнает, что у всех было ровно такое же чувство). Она чувствует болезненный укол тоски по отцу.

Раскрытая доска за спиной Каупера сияет, как эбеновое дерево. Низкорослый служитель, тот, что с похотливым взглядом (Да Винчи, как называют его старшекурсники), выкладывает рядком цветные мелки и тряпку — куда и подевалась его прежняя неторопливость, а с ней и важно надутые щеки. Аудитория ждет, занеся над тетрадями ручки и карандаши, в полной готовности воспроизвести каждый из рисунков этого легендарного преподавателя эмбриологии. Единственные звуки, доносящиеся до слуха Мариаммы, — стоны и вздохи древнего форта.

— Дамы и господа. — Каупер с улыбкой делает шаг вперед. — Мы с вами всего лишь арендуем свои тела. Вы пришли в этот мир со вдохом. И покинете его с выдохом. Следовательно, мы говорим, что человек?.. Выдохся! — Плечи его подрагивают, когда он безмолвно смеется собственной шутке, глаза поблескивают за стеклами очков. — Я знаю, что происходит с телом, когда его больше нет, но не знаю, что происходит с вами, с вашей сущностью. С вашей душой. — И задумчиво добавляет: — Но очень хотел бы.

Признанием своих сомнений он покоряет их, этот улыбчивый ласковый профессор.

— Однако я знаю, откуда вы произошли. От встречи двух клеток, по одной от каждого из ваших родителей, — вот так вы и получились. Следующие полгода мы проведем, изучая процесс, занимающий девять месяцев. Но можно провести и всю жизнь, не переставая восторгаться изяществом и красотой эмбриологии. «В неизменном счастье и мире пребудут те, кто изберет эту науку ради нее самой, не ожидая никакой награды»[229].

В процессе лекции Каупер рисует на доске обеими руками с той же легкостью, с какой ходит на двух ногах. Он стремительными штрихами изображает прихотливое слияние яйцеклетки и сперматозоида, образующее единую клетку, которая затем превращается в бластоцисту.

К концу часа Каупер расстилает на демонстрационном столе прямоугольную пыльную тряпку. Он аккуратно защипывает складку по центру тряпки, вдоль ее длинной оси, тщательно формируя длинный гребень.

— Вот так формируется нервная трубка, предшественник вашего спинного мозга. А вот эта луковичка, — продолжает он, распушив один конец гребня, — и есть ранний мозг.

Затем наступает момент, который никто из них никогда не забудет: он приседает, так что глаза его оказываются вровень с поверхностью стола, и бледные пальцы осторожно — как будто держа живую ткань — приподнимают длинные края тряпки с обеих сторон, так что они образуют арку над центральным гребнем и встречаются над ним ровно посередине.

— А это, — указывает он носом, а потом смотрит на них через получившийся полый цилиндр, — это первичная кишка!

Мариамма забыла, где она находится, забыла, как ее зовут. Она стала эмбрионом. Клеткой Филипоса и клеткой Элси. Два превратились в одно целое, а затем разделились.

Профессор Джамсетджи Рустомджи Каупер роняет тряпку. Это больше не трехмерный эмбрион, а плоское средство для вытирания пыли. Он отряхивает мел с ладоней. Обходит широкий стол. Вскидывает руки, словно сдаваясь, голос его тих.

— Мы знаем так мало. Но то, что мы знаем, вызывает у меня благоговейный трепет. Известно высказывание Геккеля: «Онтогенез есть краткое повторение филогенеза». Оно означает, что стадии развития человеческого эмбриона — желточный мешок, жабры, даже хвост — перекликаются со стадиями эволюции человека, от одноклеточной амебы к рыбе, рептилии, обезьяне, Homo erectus, неандертальцу… к вам. — Лицо у профессора отсутствующее, мысли далеко, но глаза полны эмоций. Затем он обрывает себя и с улыбкой возвращается в настоящее: — Ну как? Для первого дня достаточно.

Он поворачивается, собираясь уходить, но останавливается и произносит:

— О, и я приветствую каждого из вас.

глава 64

Гинглимоартродиальный сустав

Каждый день они вшестером пилят, расчленяют и скребут «Генриетту» — так они назвали ее в честь Генри Грэя, — начиная с верхних конечностей. Поразительно, как быстро рассеивается их первоначальная сдержанность, а вскоре инструкция по препарированию — «„Руководство по практической анатомии“ Каннингема» — водружается на живот Генриетты, пока они работают, по трое с каждой стороны. Они испытывают к ней собственнические чувства — невозможно и представить работу с другим трупом. Она союзник в их трудах. Когда плечо Генриетты отделяют, Мариамма вырезает на квадратике нетронутой кожи номер их группы, а потом руки складывают в чан с формалином в коридоре. На следующий день Да Винчи шарит там голыми руками, выуживает капающую конечность и выкрикивает номер. Мариамма тащит ее, обхватив запястье Генриетты большим и указательным пальцами, но выясняется, что нужно держать обеими руками, крепко, как саблю; крупные капли формалина стекают даже между пальцами ног. Обедать после анатомички невозможно, вонь формалина пропитывает кожу. Короткое письмо от Ленина в первую неделю учебы — долгожданный добрый знак.

Дорогой доктор, — можно я первый тебя так назову? Но ты не называй меня «аччан», потому что я не уверен, стану ли им когда-нибудь. Кстати, БиЭй Аччан приезжал в семинарию. Я признался ему, что всерьез думаю бросить. После стольких лет я знаю лишь, что жизнь моя была спасена ради служения Богу. Но что, если Бог хочет, чтобы я служил Ему как-нибудь иначе? БиЭй убеждал меня закончить сельскую студенческую практику. Он не отрицал, что у Бога могут быть на меня другие планы, но сказал, что иногда мы должны «жить вопросом», а не настаивать на ответе.