Завет воды - Вергезе Абрахам

Когда они проходят под аркой с надписью МЕРТВЫЕ УЧАТ ЖИВЫХ, она бросает последний взгляд назад, как Жан Вальжан, прощающийся со свободой. Внутри Красного форта неестественно холодно. Светящиеся желтым лампы, свисающие с потолков, создают мрачную атмосферу темницы. Стеклянные шкафы у входа напоминают часовых, один — с человеческим скелетом, а другой пустой, будто его обитатель вышел погулять.

Два небритых босых, одетых в хаки прислужника, или «ассистента», наблюдают, как студенты гуськом втягиваются в помещение. Один высокий и худощавый, рот как узкая прорезь на лице, а глаза мутные, как у рабочего на скотобойне, глядящего на стадо, заходящее в загон. Второй небольшого роста, губы ярко-красные от бетеля и похотливо-слюнявые. Из ста двух студентов треть — девушки; второй ассистент пялится исключительно на студенток, когда его взгляд падает на ее лицо, а потом опускается к груди, Мариамма чувствует себя будто измазанной в грязи. Старшекурсники предупреждали, что в кастовой структуре учебного заведения эти двое лишь кажутся низшими из низших, они вхожи в профессорские кабинеты, наушничают начальству и могут повлиять на судьбу студента.

«Держись рядом, Аммачи», — тихонько бормочет себе под нос Мариамма. В ту ночь, когда умерла Большая Аммачи, Мариамма была в Альюва-колледже, сидела за столом и зубрила ботанику. У нее возникло странное чувство, будто бабушка рядом с ней в комнате, будто если она сейчас обернется, то увидит, как старушка с улыбкой стоит в дверях. Это чувство сохранялось и когда она проснулась, и позже, когда отец приехал за ней на машине. Горе Мариаммы и сейчас оставалось таким же острым. И едва ли когда-нибудь утихнет. Но, несмотря на это, ощущение, что Большая Аммачи рядом с ней, что она — часть нее, осталось, и это ее утешало. В ночь, когда она родилась, бабушка зажгла велакку в надежде, что тезка сумеет пролить свет на смерти ДжоДжо, Нинана и Большого Аппачена, облегчить мучения таких, как ее отец и Ленин, которые живут с Недугом, что она сможет найти лекарство. Путешествие начинается здесь, но Мариамма не одна.

Резкий запах формалина с оттенком скотобойни ударяет в ноздри еще прежде, чем они входят в анатомичку. Благодаря матовым окнам от пола до потолка и лампам дневного света, освещающим ряды мраморных столов, в этом огромном пространстве очень светло. Клеенки, заляпанные бурыми пятнами, покрывают лежащие на столах неподвижные фигуры, некогда бывшие живыми. Мариамма опускает взгляд к кафельному полу. От формалина свербит в носу и слезятся глаза.

— КТО ВАШ УЧИТЕЛЬ?

Студенты растерянно останавливаются — сбитое с толку стадо, напуганное этим ревом. Кто-то наступает на ногу Мариамме.

Голос грохочет вновь, повторяя вопрос. Он исходит из толстых губ, шевелящихся под раздувающимися ноздрями. Заплывшие, налитые кровью глаза как будто таращатся на них с обломка крепостной стены из-под нависающих плит, образующих надбровные дуги, щеки напоминают выщербленный рябой бетон. Это оживший дышащий брат гаргулий на стенах Красного форта — профессор П. К. Кришнамурти, или Гаргульямурти, как прозвали его старшекурсники. Волосы его не разделены пробором и не причесаны, а торчат, как кабанья щетина. Но длинный лабораторный халат из тончайшего прессованного хлопка ослепительно белоснежен, и на его фоне куцые колючие льняные халаты студентов выглядят серыми.

Пальцы Гаргульямурти хватают руку несчастного паренька с детским лицом, адамово яблоко у него торчит так сильно, что кажется, будто бедолага проглотил кокосовый орех. Густые волнистые волосы падают ему на глаза, и парень инстинктивно откидывает голову движением, которое выглядит высокомерным.

— Имя? — требовательно вопрошает Гаргульямурти.

— Чиннасвами Аркот Гаджапати, — уверенно и невозмутимо отвечает студент.

Мариамма впечатлена — на его месте она онемела бы от ужаса.

— Чинн-а! — Гаргулья забавляется, обнажив длинные желтые зубы. — Аркот Гаджапати-а? — Гаргулья подмигивает остальным студентам, требуя, чтобы те вслед за ним сочли имя забавным. И они, как Иуды, угодливо кивают. — Ладно, мне нет дела до того, кто вы такой. Но, Чинна, спрашиваю еще раз: Ктоооо ваааш учитеель?

— Сэр… вы наш учитель? Профессор…

— НЕВЕРНО!

Пальцы крепче сжимаются на руке Чинны хваткой, достойной питона.

— Чинна? — произносит он, но обводит взглядом студенческое стадо, не обращая внимания на бедолагу. — Вы, случайно, не заметили слова над дверями, когда впервые входили сюда?

— Сэр… да, что-то такое заметил.

— Что-то, аах? — Гаргульямурти прикидывается раздосадованным.

— Это было на другом языке, сэр. Поэтому я… не обратил внимания… — Чинна в панике пытается исправиться: — Я подумал, там написано «ма́кку»… или вроде того.

Студенты ахают. «Макку» означает дурак. Болван.

— Макку? — Кустистые брови сходятся, как грозовые тучи. Короткая шея вжимается в плечи. Глаза сверлят Чинну. — Макку — это вы. А другой язык — это латынь, макку! — Гаргульямурти берет себя в руки. Набирает воздуху в легкие. И орет: — Там написано MORTUI VIVOS DOCENT! Это означает «Мертвые научат живых»!

Он волочет Чинну к ближайшему столу, сбрасывает резиновую пеленку, демонстрируя то, чего они так боялись. Вот оно… Неподвижное бревно, окаменевший кожаный объект в форме женщины, но лицо — плоское как блин — трудно признать человеческим. Анита, соседка по комнате, скулит и приваливается к Мариамме. Вчера ночью, тоскуя по дому, Анита спросила, можно ли сдвинуть их койки вместе, и, не дожидаясь ответа, прижалась к Мариамме точно так же, как сама Мариамма прижималась к Ханне, или Большой Аммачи, или к Анне-чедети. И обе крепко уснули.

Гаргульямурти вкладывает руку Чинны в ладонь трупа, как священник, соединяющий жениха и невесту.

— Вот, макку, твой учитель! — Улыбка прорезает кошмарные черты Гаргульямурти. — Чинна, обменяйся дружеским рукопожатием со своим профессором! Мертвые научат живых. Не я здесь учитель. Она.

Чинна с готовностью трясет руку своего нового наставника, явно предпочитая ее Гаргульямурти.

Мариамма и пять ее товарищей по изучению анатомии рассаживаются, как стервятники, на табуретках вокруг стола со «своим» трупом. Каждому выдали собственную «костяную коробку» — длинный прямоугольный картонный ящик, — которую можно забрать домой. В ней лежит череп, части которого склеены, свод черепа открывается, как крышка чайника, а нижняя челюсть закреплена на шарнирах; позвонки, соединенные проволокой, зацепленной за невральную дугу, образуют ожерелье; одна височная кость; несколько произвольно выбранных ребер; половина таза с бедренной, берцовой и малоберцовой костью с той же стороны; один крестец; одна лопатка с соответствующими плечевой, лучевой и локтевой костями; одна кисть руки и стопа, собранные на проволочках, и свободные кости запястья и предплюсны в двух маленьких тканевых мешочках.

Гаргульямурти ставит Чинну в «анатомическую позицию»: руки по бокам ладонями вперед, немножко похоже на «витрувианского человека» Да Винчи.

— Мы подвижные гибкие существа, — говорит профессор. — Но в целях анатомического описания мы должны договориться, что тело зафиксировано в такой позе, как у Чинны, понятно? Только тогда можно описать части тела относительно их положения по отношению к другим частям.

Он вращает Чинну и накладывает лопатку на лопатку Чинны. Потом объясняет, что такое медиальная (ближе к средней линии), латеральная (удаленная от средней линии), верхняя и нижняя (или краниальная и каудальная), передняя и задняя (или вентральная и дорсальная) стороны. Все, что ближе к центру или ближе к точке крепления, является «проксимальным» (так, например, колено проксимальнее лодыжки), а то, что дальше, является «дистальным» (лодыжка дистальнее колена). Для начала нужно освоить этот базовый словарь. Накануне на рынке Мур старый приятель ее отца, букинист Джанакирам, подарил ей подержанный экземпляр нового издания «Грэя».