Завет воды - Вергезе Абрахам

«Но, — успокоил он, — они из Северной Индии», как будто эта информация должна была смягчить ужас.

Сейчас, ожидая за сценой, Мак-Гилликатти дергался, как муха, угодившая в клейстер. Мысль о том, что он просто в последнюю минуту явился на замену Его Преподобию Уильяму Франклину («Билли») Грэму, чья слава простиралась и до Марамонской конвенции, не очень помогала, пусть публика и не ожидает многого от заместителя. Тем не менее наибольшие опасения вызывал переводчик.

И опасения были вполне законны. Если мерилом владения английским языком является способность воспроизвести плохо выученную фразу из учебника для третьего класса, вроде Чиму сибак бижит за хазяин? — тогда специалистами могут себя считать многие. В конце концов (возражают они), чтобы переводить, нужно свободно говорить на малаяли, а не по-английски. Даже аччан, обучавшийся богословию в Йеле, оказался кошмарным переводчиком, поскольку жестикулировал так, будто слова оратора не имели никакого отношения к его переводу.

Но Рори не стоило волноваться — у конвенции имелся проверенный переводчик, много лет назад обнаруженный епископом Мар Павлосом на мероприятии «Прогресс деревни», когда епископ увидел, как тот переводит для сельскохозяйственного эксперта из Коралвилла, штат Айова, Америка. Он переводил ровно то, что сказал оратор, не привлекая никакого внимания к собственной персоне.

Утром в день конвенции этот ветеран-переводчик сидел перед зеркалом, подрезая усики-гусенички, ползущие под носом на четверть дюйма выше верхней губы, что придавало им вид, не зависимый и от носа, и от губы. Для мужчины малаяли, достигшего половой зрелости, не иметь усов — очень не по-мужски. Формы любые на выбор: ершик, шеврон, бригадирские, пышные, щеточкой, как у Гитлера… Секрет создания «гусенички» нашего переводчика в том, чтобы склониться к зеркалу поближе, оттопырить верхнюю губу, зажать обнаженное лезвие бритвы между большим и указательным пальцами правой руки, а левой в это время туго натянуть кожу. Ювелирными движениями вниз обрисовывается верхняя граница, а затем — что более существенно — и нижняя. Если бы ему пришлось писать руководство по бритью, переводчик сказал бы, что ключевой является полоска чистой кожи под усами, отделяющая ярко-красную кайму верхней губы.

Шошамма наблюдает за педантичными выкрутасами мужа и поддразнивает его:

— А у Мастера Прогресса усы кривятся влево…

Бедняга испуганно дернулся и порезался.

— Женщина, ты зачем издеваешься? Видишь, что ты натворила?

Жена просит прощения, но все равно хихикает. Он гордо бьет себя в грудь:

— Ты даже не представляешь, какая страсть пылает здесь. Страсть!

Шошамма выходит, и плечи ее трясутся. Страсть без нормального соития, и все из-за твоего упрямства! Это он во всем виноват. Поклялся ждать, пока она сама начнет. Вот и ждет до сих пор.

Автобус, в который они сели, был битком набит, так что даже пропускал обычные остановки. Около Ченганура знакомая фигура вспрыгнула на подножку с риском для жизни и протиснулась внутрь со словами: «Мой билет не хуже твоего! Здесь нет кастовой системы!» Ленину уже четырнадцать. В десять лет его отправили в строгий религиозный пансион. На прошлых каникулах они виделись, но с тех пор парнишка подрос, пробились едва заметные усики, и кадык выпирает почти как подбородок. Но на голове у него как будто коза паслась, и лицо все в синяках. Ленин бурно обрадовался знакомым.

— Недоразумение с одноклассниками, — пояснил он свое появление. — Я же староста в этом как бы общежитии. И я решил раздать наше воскресное бирьяни голодным, которые собираются возле церкви.

— Аах. И твои одноклассники оказались не готовы поститься?

— На воскресной проповеди цитировали Евангелие от Матфея, главу двадцать пять. «Я был голоден, и вы накормили меня». Для меня это важные слова. А на уроках изучения Библии мои одноклассники поклялись жить по этим заветам. Так что…

— Мууни, — улыбается Шошамма, — ты слышал пословицу «Легче править слоном, чем сдерживать свои желания»?

Мастер Прогресса удивленно воззрился на жену. Она таким образом намекает на него?

— Правильно, тетушка! Но они такие лицемеры! Что сказал бы Иисус людям, у которых в доме есть еда, а их соседи голодают? Если бы Иисус вернулся, он бы точно голосовал за коммунистов!

— Проклятый богохульник! — взрывается мужчина позади Ленина. — Христос голосует за коммунистов?

Партия вошла в историю и получила много голосов, но мало кто из ее сторонников ехал в автобусе на Марамонскую конвенцию. В завязавшейся потасовке автобус остановился, а Ленин выскочил через водительскую дверь. Он хохотал, тряся руками и вихляя задом, и выплясывал, как болливудский актер, прежде чем пуститься наутек.

Лицо Рори Мак-Гилликатти испещрено рытвинами от юношеских угрей и похоже на плод хлебного дерева, и сам он кряжистый, как плаву. У него густая шевелюра, и каждый волосок вбит прочно, как железнодорожный костыль, но святой отец не знаком с «Маслом Брами» от «Джейбой», поэтому грива у него буйная и непослушная. Истинное чудо, что человек, в детстве ловивший рыбу на отмелях пролива Аранзас[214], становится ловцом человеков в деревне Марамон в Керале, Индия.

Мастер Прогресса, встретившись с Рори за сценой, обеспокоен: у этого священника нет ни текста речи, ни заметок, ни закладок со стихами. Рори же обеспокоен иным. Он только что наблюдал, как заунывно произносит речь епископ; единственным его жестом был робко приподнятый палец — так ребенок трогает нос мастифа, — но, похоже, неулыбчивую публику это устраивало. У него самого, объясняет Рори переводчику, совсем другой стиль.

— Я хочу, чтобы слушатели почувствовали запах паленых волос, ощутили жар вечного пламени проклятия. Только так они смогут по достоинству оценить Спасение — вы меня понимаете?

Брови Мастера Прогресса встревоженно взлетают вверх, хотя непрерывно покачивающаяся голова — как яйцо, перекатывающееся на столе, — может означать и да, и нет. Или ни то ни другое.

— И я могу свидетельствовать, — продолжает Мак-Гилликатти, — потому что я побывал там. И все еще пребывал бы в сточной канаве, если бы не был спасен кровью Агнца.

Огненно-серный стиль Мак-Гилликатти отлично работает на Крайнем Юге и на Севере вплоть до Цинциннати. Этот стиль победил в Корнуолле, в Англии, и стал причиной экстренного приглашения в Индию. Рори некуда отступать, его стиль — это и есть его проповедь. Он стискивает плечо Мастера Прогресса, пристально вглядываясь в его лицо:

— Друг мой, когда переводите, вы должны физически передать мою страсть. В противном случае я обречен.

У Мастера есть сомнения.

— Ваше Преподобие, прошу вас, помните: это Керала. На Марамонской конвенции мы не впадаем в транс. Тут кругом одни пятидесятники. То есть мы… очень серьезны.

Лицо Мак-Гилликатти гаснет. Он тоже не впадает в транс, но когда Святой Дух овладевает устами, истово лепеча нечто бессвязное, кто он такой, чтобы возражать? Такое зрелище само по себе может обратить полный шатер грешников.

— Что ж… Но вы же постараетесь? Постарайтесь, чтобы ваш тон, ваши жесты соответствовали моим. Страсть! Страсть — вот то, что мне нужно!

Служка предупреждает, что сразу после хора их выход. Мак-Гилликатти отступает в сторону.

Мастер Прогресса наблюдает, как Его Преподобие удаляется. Какое неописуемое высокомерие у этого джекфрутлицего! Но затем он пристыженно видит, как Рори опускается на колени и склоняет голову в молитве. Это не должно бы ни удивить, ни смягчить сердце Мастера, но тем не менее и удивляет, и смягчает. Он чувствует себя лицемером — разве не он сам только что толковал Шошамме насчет страсти? Когда Мак-Гилликатти встает, Мастер Прогресса кладет руку на плечо белого — никогда в жизни он себе такого не позволял.