Завет воды - Вергезе Абрахам

— Этот такой же плут, как его папаша.

У Мариаммы на этот счет есть собственные наблюдения: плутовство Ленина происходит по большей части в дневное время, по вечерам парнишка теряет свою бойкую дерзость, шаги его становятся неуверенными, она даже видела, как он пошатывался, будто пьяный. И если Мариамма обычно клянчит, чтобы ее подольше не отправляли спать, Ленин норовит поскорее рухнуть на циновку.

В качестве наказания за последнюю выходку Ленина заперли дома на две недели.

— Почему ты не пытаешься прятаться наверху, зачем бежать по прямой? — возмущается Мариамма. — Забираясь повыше, ты, может, и свернешь себе шею, но зато не попортишь чужое имущество.

— Аах, проблема в том, что в результате очень быстро достигаешь вершины.

Через несколько дней заточения Ленина над Парамбилем разразилась страшная гроза. Стены содрогались, словно небесные молнии искали свою жертву. И в разгар бури «Святой мальчик» вдруг куда-то исчез.

Обнаруживают его на крыше коровника. Зрелище жуткое: лицо Ленина запрокинуто к небу, руки воздеты вверх, волосы отброшены назад, он похож на Христа на Голгофе, глухой к крикам снизу, покачивающийся под порывами ветра и дождя. Гром сотрясает дом, в мерцающих тучах сверкают вспышки. Молния ударяет в пальму в двадцати футах от Ленина, одновременно следует раскат грома. Дерево раскалывается, ветка сбивает Ленина с его насеста.

Гипс на запястье «Святой мальчик» носил как медаль. Большой Аммачи он заявил, что залез на крышу за «милостью», но Мариамме признался, что хотел, чтобы молния ударила в него и даровала силу метать искры из пальцев, как Лотарь из «Чародея Мандрейка».

Спустя месяц ни Мариамма, ни Поди уже и не помнят, как жилось в Парамбиле без Ленина. Поди — лучшая подружка Мариаммы, почти ровесница. Джоппан, отец Поди, и Филипос тоже были лучшими друзьями в детстве. «Поди» означает «крошка» или «пылинка». И пока не появился Ленин, Мариамма с Поди были единодушны почти во всем. Мариамма в душе злится, что Ленин — «благословенный», и такой бесстрашный, и вообще герой для всей окрестной детворы, включая Поди, хотя сама Поди это отрицает. А Ленину дела нет до мнения Мариаммы, и это еще обиднее. Она никому не может признаться, что хотя терпеть не может Ленина, ей непременно нужно держать его в поле зрения, чтобы не пропустить, что еще он выкинет.

Мариамма подслушала, как отец говорит Большой Аммачи:

— Меня опять вызывают в школу. Опять драка. Ленин, видите ли, задумал организовать ячейку Коммунистической партии. Ему всего десять! Аммачи, не спорь. Пансион — вот что ему нужно.

Мариамма должна бы радоваться, но ей почему-то совсем не весело. Той ночью ей снится Самуэль, который говорит: «Слушайся отца! Ему известно, что ты нарушаешь его запреты. Ты ничуть не лучше Ленина, отец и тебя может отослать куда-нибудь». Мариамма просыпается встревоженная. Что это значило? Вот если бы она по-прежнему спала рядом с Ханной, точно знала бы ответ. Для Ханны каждый сон вещий, как для Иосифа в книге Бытия. Но Ханна уехала в католическую школу при монастыре. Анна-чедети не в курсе, что Ханна хочет быть монахиней и больше любит поститься, чем есть; Анна пришла бы в ужас, узнай она, что дочь «умерщвляет» плоть поясом из узловатой веревки под одеждой. Ханна говорит, что так поступают все монахини. Вот уж монахиней Мариамма точно не стремится стать.

Без Ханны придется разгадывать сон самостоятельно. Почему там появился Самуэль? О Самуэле все говорят в настоящем времени. А разве может быть по-настоящему мертвым человек, о котором рассказывают как о живом? Мариамма помнит день, когда Самуэль ушел и пропал. Он отправился в продуктовый магазин, а когда даже после обеда не вернулся, отец пошел его искать. Он двинулся по следам Самуэля. И обрадовался, увидев его около камня для поклажи, — Самуэль сидел, привалившись к вертикальной опоре, а мешок его лежал на горизонтальной плите. Подбородок был опущен на грудь, как будто старик спал. Но на ощупь оказался совсем холодным. Сердце Самуэля остановилось.

Это была первая смерть в юной жизни Мариаммы. Она помнит, как отец уехал на велосипеде на склад к Икбалу и вернулся, везя на раме Джоппана. До того дня она никогда не видела, чтобы взрослые мужчины плакали. Тело Самуэля положили в гроб около его дома, на старые козлы, которые он любил. Столько людей пришло проститься с ним — как будто умер сам махараджа. Горе Большой Аммачи напугало Мариамму — бабушка рыдала над гробом, гладила по лбу человека, который, как она сказала, опекал ее с того первого дня, как она пришла в Парамбиль шестьдесят лет назад. Самуэля похоронили рядом с женой на церковном кладбище. Много позже отец и Большая Аммачи установили на могильном камне медную доску. Мариамма отполировала углем и бумагой большие буквы, начертанные на металле. Надпись на малаялам гласит:

Уже светает, а она так и не разгадала смысла сна. Выскользнув из комнаты, Мариамма осторожно пробирается мимо отцовского окна. Услышать он ее не услышит, но нельзя, чтобы он заметил ее тень. Оказавшись за пределами двора, она бежит к ручью, а потом до канала. Слышит шаги за спиной — Поди. У них одна голова на двоих — когда бы Мариамма ни встала с постели, Поди каким-то образом догадывается. Есть строгое правило: не купаться без присмотра взрослых. Но правила хороши для вязания крючком и для монахинь. Мариамма ныряет, вода журчит в ушах. Мгновением позже рядом раздается громкий плеск, когда ныряет Поди. Купание в канале — это самая страшная их тайна и самое большое удовольствие, хотя если их застукают, последствия будут… Да ладно, она не любит думать о последствиях.

Мариамме пора собираться в школу, а Поди все мешкает, рассусоливает, потому что Джоппана нет дома. Когда отец в отъезде, Поди прогуливает школу и вообще делает что заблагорассудится. Если Джоппан узнаёт про это — а он обычно узнаёт, — подругу наказывают. Мариамма слышала, как он орет на Поди: «Когда я хотел учиться, меня прогнали, как собаку! Теперь перед тобой все двери открыты, а ты ленишься просто в них войти?» Мариамма боготворит Джоппана. Она видела только один канал, а ему известны все каналы их земли. Бывают люди, которые кажутся крупнее, значительнее, увереннее других, и неважно, чем они занимаются в жизни. Джоппан как раз из таких. И Ленин тоже. И она завидует.

Мариамма смотрит, как отец завтракает, и тут ее осеняет: сон. Самуэль сообщал ей, что отцу известно про купания в канале! Может, он всегда знал. Прежде чем отправляться в школу, Мариамма заходит к отцу в комнату, где тот, бормоча себе под нос, возится со счетами. При появлении дочери отодвигает гроссбух и с улыбкой поднимает голову. Она останавливается около его стола, перебирает отцовские карандаши, готовясь признаться. У нее тоже есть правило: всегда говорить правду… если спросят. Мариамма открывает рот… но выложить правду, когда тебя не спросили, очень трудно. Однако нужно же что-нибудь сказать. Она сама в это ввязалась.

— Аппа, мне приснился Самуэль, — произносит она наконец.

— Правда?

Она кивает.

— Аппа? Джоппана часто не бывает дома.

— И?

— Все в порядке, пока, увидимся.

Не признаться гораздо легче, чем признаваться.

Самуэль? Джоппан? Филипос некоторое время озадаченно сидит за столом, потом встряхивает головой и фыркает себе под нос. Джоппана и в самом деле часто не бывает на месте. Задержись Мариамма дольше чем на десять секунд и пожелай она всерьез разобраться, отец, возможно, рассказал бы ей, как однажды думал уговорить Джоппана остаться дома насовсем. Это случилось вскоре после похорон Самуэля. Мать позвала Джоппана поговорить. Филипос помнит, как она сидела с опухшими заплаканными глазами на своей веревочной кушетке напротив кухни, а они с Джоппаном — напротив нее на низеньких табуретках, как школьники. Большая Аммачи рассказала, что всякий раз, когда она выдавала Самуэлю жалованье, он брал сколько считал нужным, а остальное просил хранить в денежном ящике в ара. А когда в Парамбиле открылся банк, она положила его деньги на счет.