Большая семья - Филипп Иванович Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дело не в количестве, — сказал Арсей. — Раз можно сто, почему ж нельзя тысячу? Нет, нет, нехорошо. Напрасно решили запачкать свою совесть. Да и паек на эти дни ведь увеличили. Так что и с этой стороны — никаких оснований…
Из-за копны неожиданно вынырнул Денис.
— Наконец-то, нашел! — сказал он, пристраиваясь рядом с Арсеем. — Надо тебе командный пункт установить и часы для бригадиров назначить.
— Мой командный пункт в первой бригаде, — сказал Арсей. — Я там работаю. Об этом всем известно.
— А может быть, тебе изменить порядок? — посоветовал Денис. — Может быть, кончить самому косить и почаще бывать в других бригадах? Смотреть, контролировать, руководить.
— Ты так думаешь?
— Я уверен, что так нужно, — сказал Денис, сделав вид, что не заметил обидно-снисходительного тона Арсея. — Председатель должен бывать повсюду. А теперь, когда начинается молотьба, вывозка хлеба, — тем более. А ты сейчас, при таком порядке, не в состоянии этого делать. И вообще… мне не нравится такой порядок. Председатель и его заместитель работают в одной бригаде, с утра до вечера махают косами, как будто ничто другое их не касается.
Арсей и сам чувствовал, что, работая рядовым, он не может контролировать, как раньше, все бригады, не в состоянии помогать им на месте немедленно. Почему же он не изменил этот порядок? В первый день он хотел своим примером увлечь косарей, поднять у них дух, дать такую норму выработки, по которой бы потом равнялись. И он достиг цели. Недочет и он в первый день вышли первыми в соревновании и выполнили по три нормы. Другие косари дали по две и две с половиной. На следующий день косарей с тремя нормами было более половины. Задача, которую Арсей поставил перед собой, была решена. Но он продолжал работать. Он чувствовал, что дела в колхозе требуют его постоянного внимания, но оставить косу не мог. Что же мешало? Ложное самолюбие, ложный стыд. А вдруг люди не поймут, подумают, что он оставил работу в бригаде потому, что устал, выдохся.
Арсей ответил Денису сдержанно:
— Я подумаю.
— Да тут и думать-то нечего! — возразил Денис. — Запирать себя сейчас в одной бригаде — это уже не ошибка, а преступление.
— Вот как!
— Да.
— А может, ты все же предоставишь право мне самому решать, как действовать?
— Нет, такого права я не могу тебе предоставить.
— Почему?
— Потому, что твоя работа — это не только твое личное дело. Ты не какой-нибудь удельный князь, а председатель колхоза. А председатель колхоза — лицо, как известно, подотчетное.
Арсей готов был вспыхнуть, но мешала Евдокия, которая внимательно слушала. Да и сам Арсей прекрасно понимал, что Денис прав.
— Я думаю, сейчас не время и не место обсуждать этот вопрос, — желая покончить с неприятным разговором, сказал Арсей.
— Конечно, — согласился Денис. — Мы будем обсуждать этот вопрос сегодня на партсобрании. Я затем и искал тебя, чтобы предупредить об этом.
— Когда собрание? Во сколько? — спросил Арсей.
— Мы все уже собрались. Ждем тебя.
— Сейчас я не могу — занят.
— Чем?
— Ну, мало ли чем… Бабы приглашают на беседу.
— На какую беседу?
Евдокия сдавила руку Арсея.
— Так, кое о чем потолковать, — неопределенно ответил Арсей. — Об обязанностях перед государством, о совести, о чести.
Евдокия внезапно остановилась, на лице ее отразился страх. Арсей и Денис повернулись к ней.
— Чуете? — сказала она.
— Что такое? — спросил Арсей.
— Горячим ветром тянет…
— Суховей? — с беспокойством спросил Арсей, повернувшись к юго-востоку.
— Он, — сказала Евдокия.
Они долго стояли молча. Горячий ветерок гладил им щеки. Но эта ласка вызывала тревогу.
— Знаешь что? — сказала Евдокия Арсею. — Иди по своим делам. А я уж как-нибудь сама поговорю с бабами.
— Хорошо, — согласился Арсей. — Потолкуй сама… А нам надо на партсобрание. Нам нужно что-то придумать. Неужели это суховей?..
Лениво перебрасываясь словами, женщины лежали возле копны, подложив под себя платки, кофты, а под головы вместо подушек — тугие снопы. Они приготовились спать, некоторые уже дремали.
Увидев Евдокию, они оживились.
— Ну что? — спросило сразу несколько голосов.
Евдокия опустилась на помятую стерню, сняла с головы платок и молча стала вытаскивать из волос шпильки.
— Не томи, Дуня, не видишь, что ли, извелись, — жалобно попросила Настя Огаркова.
Евдокия повернулась, строго посмотрела в глаза Насте.
— Это ты истомилась? — спросила она голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
— И я, — сказала Настя. — Все истомились…
Евдокия отбросила волосы назад, вынула изо рта шпильки.
— А ну-ка, подай мне свой гаман.
— На что он тебе? — испуганно спросила Настя.
— Хочу себе такой сшить, — зловеще проговорила Евдокия. — Покрой нравится… Подай-ка, посмотрю.
Женщины насторожились, предчувствуя недоброе.
— Да он у меня совсем неаккуратный, — растерянно отбивалась Настя. — И пояс не развязать — узелок затянулся.
Евдокия приподнялась на коленях.
— А ну, давай гаман, сучка чортова! — грозно потребовала она. — Отвязывай. Не то сама отвяжу.
Дрожащими руками Настя отвязала сшитую из лоскутов сумочку-гаман. Такие сумочки женщины Зеленой Балки наполняют жареными подсолнухами и носят под фартуком или под верхней юбкой. Сумка Насти была вместительна и доверху наполнена пшеницей.
— Что у тебя тут? Семечки? — ехидно спросила Евдокия.
— Пшеничка, — жалобно сказала Настя.
— Пшеничка? На что она тебе?
— Это я заместо семечек грызу…
— Ишь ты! — воскликнула Евдокия. — Грызет пшеничку! Как мышка… — Она расстелила свой головной платок, высыпала на него пшеницу. — Видите, бабы?
Женщины, насупившись, смотрели на кучку пшеничных зерен.
