Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Верующие Москвы, сразу лишенные своих чтимых учителей, ежедневно сталкивались с мучительными вопросами. Было ясно, что разрыв с официальной церковью завершен; всякое общение с ней было кощунственным. Но в повседневной жизни линия поведения не была достаточно ясной. Как быть в целом ряде вопросов? С какого времени нужно исчислять падение церкви? С первых постановлений Никона 1653 года, со времени церковного собора 1654 года или с собора 1666 года? Это имело громадное значение для признания действительности священства. Затем вставал вопрос: вновь посвященный, но совершающий богослужение по старым книгам, мог ли он быть допущен? Либо прежде посвященный, но впавший в лжеучение, а затем вернувшийся к старой вере – как нужно было поступать с ним? Что нужно мыслить о единогласии? Его предписывала церковь и раньше, но оно казалось неотъемлемым от никонов ских книг и воспринималось как новшество, так как было введено лишь в 1651 году. Многие осуждали его. Были такие строгие старообрядцы, которые интуитивно и, кстати сказать, довольно справедливо возводили новшества к патриарху Иосифу и отбрасывали книги, изданные во времена его патриаршества, признавая лишь книги филаретовские и иоасафовские. Нужно ли было чтить недавно написанные иконы?

Наконец, самой волнующей проблемой был вопрос, от которого зависело все: антихрист, приход которого, очевидно по Спиридону Потемкину, совпадал с «последним отступничеством» и со временем Никона, пришел ли уже или еще придет? Конец света, ожидавшийся в 1666 году, не произошел: либо плохо было понято звериное число и антихрист только подготавливал себе путь своими предшественниками и самое бытие христианства могло пока еще пользоваться некоторой отсрочкой, либо антихрист мог уже быть налицо, пусть невидимым, безличным, образуя нечто единое с новшествами и с гонениями. В таком случае многое в Писании приходилось понимать не буквально, а духовно, символически: предсказанное Ипполитом и в Апокалипсисе возвращение на землю Еноха и Илии существовало лишь как притча; воскресение мертвых, предсказанное 1 Посланием к Коринфянам, существовало лишь символически[1501]. Умы волновались, образовались группировки; малое стадо делилось, обвиняя друг друга в ереси. Аввакум должен был послать своему другу попу Стефану письмо, полное одновременно и строгости, и любви, письмо, напоминающее о святом учении церкви и милосердии.

«Список з грамотки отца Аввакума слово в слово.

Юзник темничный и грешник, протопоп Аввакум, всем святым, живущим в духовном Содоме и Египте, паче же священнику Стефану и брату нашему со всеми верными радоватися и здравствовати о Христе.

Слышал бо, отче, твое богоподражателное житие и возрадовахся дух мой о Бозе, Спасе моем, яко цвет посреде терния, или семя благое посреди земли Гоморстей прораст, и зело величит душа моя Господа о вас светах моих и рабах Христовых.

Но токмо, отче, имею мало на тя, яко держиши учение не по преданию отеческому и гнушаешися единогласного пения. Се бо есть не православно, но и зело богопротивно. Златоуст нас понуждает единогласно пети во церкви: ищи его Нравоучение в Беседах Апостольских, по главам найдешь, и егда прочтешь, тогда и сам себе постыдишися.

Да многие-де наши духовныя люди возмутилися и хулят книги Иосифовы патриарха (…) книги добры Иосифовы, я и всех приемлю, и, чевствуя, лобызаю. (…)

Да у вас же слышим нецых непоклоняющихся иконам, которые писаны ныне. Златоустый учит нас по подобию написанному образу Христову и восколиятелному поклонятися, а нежели воображенному шары. Аще и еретик истинно вообразит образ Христов, или Пречистыя, или святаго: пад, поклонися и облобызай честне. А аще неправе и с каракулами, сиречь с Малаксиным благословением: и ты таковой не поклоняйся, но видя на подписи имя Исус-Христово, не ругай ево, но, воздохня, пройди мимо, да вселится в тя сила Христова.

Еще инии глаголют Илиино, и Енохово, и Иоанново пришествие быти и твари изменение в притчи, а не истинно. И то бо есть мудрование их – вражда на Бога. Чти Апокалипсис, главу 12, о Илии и Енохе. И Иполит глаголет тамо быти Иоанну. И многия богословцы чювственне им глаголют быти, а не в притчи и гадании, сиречь телесне постражют от противнаго духа, сиречь от сына погибельнаго. Такоже и вся тварь изменится, – от работы тления в свободу славы чад Божиих, – истинно, а не притчею и гаданием. Писание глаголет; и мы изменимся волею Божею: подобает бо тлеему сему облещися в нетление и прочая. И тогда будет пожерто мертвенное животом, а не в притчи и гадании.

Блюдитеся, не впадите во Ариеву ересь. Затекаете во многом мудровании своем, и уже друг друга гнушаетеся и хлеба не ядите друг со другом. Глупцы, от гордости, што черьви капустные, все пропадете.

Ну, простите же меня, я пред вами согрешил, прогневал вашу святыню.

Посем мир вам и благословение. И отцы вам, резаные языки, мир дав и благословение, и челом бьют. Молитеся о нас, да же вашея любви не отлучимся зде и в будущем веце. И сия до зде. Аминь»[1502].

Таковы были убеждения Аввакума: верность учению в соединении с практическим умом, строгость в соединении с милосердием. Таков был его способ предупреждать, возвращать на правильный путь и направлять властно, но без высокомерия, с грубоватостью крестьянского ума, с мудростью ученого, с настойчивой ревностью апостола и с любовью христианина. Как на то указывает конец, письмо выражало мысли всех четверых изгнанников.

Другому обратившемуся к нему ученику, Ивану, ответил уже Федор: по необходимости можно принять благословение[1503] от священника, прежде посвященного, но не устоявшего в вере, а затем вернувшегося к истине. Но от вновь посвященных, даже если они и совершают служение по-старому, следуя канонам, нельзя принимать никакого благословения, ни крещения, ни молитвы, так как рукою еретиков они были не посвящены, а осквернены. Иначе как при чрезвычайных обстоятельствах не нужно обращаться к раскаявшимся, так как они нарушили свой долг в отношении веры. И даже в том случае, если кто не уверен, что покаявшийся твердо решил умереть за старую веру и не предавать ее больше, если все кто боится, что тот вновь не устоит, тогда лучше обойтись без пастыря, чем следовать за дурным пастырем, согласно словам св. Иоанна Златоуста в толковании Послания к Евреям, беседа 34. То было важное решение, вынесенное в те дни, когда священники, посвященные «до чумы» и оставшиеся все же верными, были так редки! Корреспондент Федора и так уже уверял, что нелегко найти кого-нибудь лучшего, чем раскаявшийся священник. Далее дьякон утверждал, что последнее предсказанное отступничество было не чем иным, как отступничеством Никона, что после падения «Третьего Рима» оставалось лишь ждать Страшного суда, что предтечи антихриста уже проложили ему готовые пути, но что он сам еще не появлялся. Таково было учение Спиридона: «чюден муж бысть словом и делом, и в премудрости инаго таковаго ныне несть». Аввакум написал на полях письма: «Сие Аввакум протопоп чел и сие разумел истинно, к тому и руку приписал. Сия до зде. Аминь»[1504].

Однажды протопоп получил записку от своего духовного сына попа Акиндина. Верный древнему благочестию, он был, тем не менее, отвергнут сыном Аввакума Иваном как посвященный Никоном. Иван предупреждал о нем верующих, чтобы не называли его священником. Даже Феодосия Морозова, духовным отцом которой он был, стала было сомневаться в нем. К довершению несчастья его церковь в Зюзине сгорела и была вновь освящена по новому обряду. Можно ли было совершать там обряд венчания над Титом Мемноновичем и даже вообще совершать богослужение?[1505]

Нам, к несчастью, неизвестно, как Аввакум разрешил этот трудный вопрос: позднее в некоторых случаях он допускал вновь посвященных[1506]. Но одно несомненно, что высланные «отцы», и в особенности Аввакум и Федор, продолжали издалека направлять московскую общину по пути спасения. Связь между Пустозерском и столицей держалась через Мезень: это был самый близкий центр. Туда часто ездили по делам, а стрельцы постоянно курсировали туда и обратно по поручению воеводы: оказии были частыми. Аввакум писал Анастасии и присоединял к этим письмам послания в Москву; часто он посылал их открытыми; протопопица прочитывала их, запечатывала и отправляла куда следует. Всегда находился какой-нибудь сочувствующий, бравший на себя доставку дружеского послания.

Если послание было компрометирующим, прибегали к хитрости. Инок Епифаний изготовлял кресты, которые отправляли на Мезень, где они встречали вдвойне благосклонный прием: как кресты и как изделие исповедника веры; в обмен Анастасия добывала то, чем можно было поддержать узников. Для ловкого мастера было нетрудно умело приготовить внутри креста тайник, в который клали тайные послания[1507]. Однажды Епифаний смастерил тайничок даже в бердыше – правда, это стоило Аввакуму его шубы и полтины, пришлось заплатить стрельцу, чтобы он покрыл дело[1508]. С Мезени эти послания направлялись в Москву Ивану, а Иван передавал их Титу, который, в свою очередь, рассылал их по назначению.