Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

В Братошине все четверо ссыльных встретились. Там они оставались три дня, в разных избах, но которые все же сообщались между собой. Лазарь рассказал Аввакуму о казни на Болоте, «с веселым лицом, улыбаясь». Епифаний улегся на печь и все время вздыхал: «Хотел я спасти царя, а сам погиб. Не могу и выразить, что хотел бы сказать. Как теперь жить буду?» Затем он поднялся, сел на скамью. Аввакум видел его в этом состоянии; видел его бескровные губы, закрытый рот, весь он был в слезах. Это посещение придало Епифанию несколько бодрости: он принялся промывать образ Божией Матери, думая робко: «Если бы через Ее заступничество я смог бы говорить!» И тут он вдруг почувствовал, как у него глубоко во рту вырос язык, вплоть до зубов, и, произнеся благодарение Богу, он заговорил ясно.

Аввакум дал волю своим чувствам в письме к верующим:

«Аз, грешный Аввакум, не сподобихся таковаго дара; поплакав над ними, перецеловав их кровавыя уста, благодарив Бога, и яко сподобихся видети мученики в наша лета, и зело утешихся “радостию велиею” о неизглаголемем даре, яко Лазар светло глаголаше и яко отцы и братия моя пострадали Христа ради и Церкви ради. Хорошо так и добре запечатлели, со исповеданием кровию, церковную истинну! Благословен Бог, изволивый тако!

Ну, светы, молите о нас, а мы, елико можем, о вас. Посем от нас вам мир и благословение. И мученики вам, мир дав и благословение, челом бьют».

Он кончал свое послание, когда стрелец пришел и сказал ему от имени Епифания: «Не кручинся-де обо мне; мне-де дала язык Пресвятая Богородица, говорю-де и аз благодатию Божиею». Аввакум прибежал к нему в избу. Епифаний вскричал, увидев его: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу» и, как пишет Аввакум, прочая – «ясно во услышание всем». И оба они, вместе, в порыве радости и благодарности запели хвалебную песнь Богородице: «Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородице». После этого Епифаний смог подробно поведать о своем злострадании. Аввакум же поспешил дополнить свое послание, которое он закончил следующими словами:

«О, великое Божие милосердие! Не вем, что рещи, но токмо: “Господи, помилуй!” И Дамаскину Иоанну по трех днех рука приросла, а новым сим мучеником Христовым – Лазарю в той же день язык Бог даровал, а старцу во второй день. Дозде Аввакум».

Это послание было сейчас же доставлено в Москву[1451], где оно способствовало чрезвычайно необходимому утешению небольшой пастве, безутешной от отречений, устрашенной мучением своих пастырей. Бог за нас, что нам преследования, когда нам помогают подобные чудеса!

Глава XII

Первые годы ссылки (30 августа 1667 – 14 апреля 1670)

I

Пустозерск. Челобитные Лазаря и прибытие Федора

Из Братошина выехали 30 августа. Заключенные вновь увидели проходившие перед их глазами печальные этапы бесконечного пути изгнания на Север: Вологду, Холмогоры, Мезень.

Весьма правдоподобно то, что Аввакуму здесь представилась возможность вновь повидаться с семьей: три с половиной месяца пути, тогда как нормально требовалось два, это заставляет предполагать наличие достаточно длительных остановок; с другой стороны, было мало сторожей, способных устоять перед моральным превосходством протопопа. Аввакум, более чем когда-либо, продолжал оставаться отцом семейства после почти двухгодичной разлуки и накануне новой, срок которой был неизвестен. Его дорогая Анастасия все еще была мужественной и была готова оказать ему любую помощь, какая ей была по силам. Если не хватало обоих старших сыновей, задержанных в Москве, то остальные дети по своим нравственным устоям стояли на уровне старой набожности. Эта встреча, о которой нам, впрочем, ничего неизвестно, была, конечно, плодотворной и дала нравственное отдохновение протопопу.

Летом отправляются от Мезени в Пустозеро, или Пустозерский острог, через Усть-Цильму, где грузятся, чтобы затем спуститься вниз по Печоре. Зимой получается скорее двигаться прямо по замерзшей тундре, в санях с оленьей упряжкой. Для этого требуется две недели. Чем больше продвигаешься вперед на восток, тем более редкими становятся русские деревни. На юге живут финны, зыряне, на севере кочуют ненцы-самоеды; все они язычники, а последние, кроме того, очень воинственны. Не проходило года, чтобы не было сражений между ними и русскими рыбаками, рассеянными по всей этой области. Пустозерск был укреплен в 1499 г. для взимания налогов с большеземельских самоедов и чтобы держать в страхе карских. Он охранял, таким образом, всю окрестность от вооруженных нападений, но главным образом, служил защитой северным берегам Московии от торговых налетов соседних государств. Для этой именно надобности в Пустозерске был поставлен воевода и гарнизон, таможня, а также кабак. Служащие и стрельцы все-таки, благодаря заботам царя, кое-как снабжались.

Зато гражданское население, неуверенное в завтрашнем дне, было всегда готово задать тягу. В этой низменной местности, влажной летом и вымерзающей с октября, где тощие северные березы, кое-какие грибы, ягоды и трава составляют главнейшую растительность, единственным средством к существованию служат рыболовство и охота на водоплавающую птицу местных озер и Печоры: тут водятся все разновидности лосося, лебеди, дикие гуси и утки. Самые смелые отправляются на моржовую охоту в открытый океан, добираясь до острова Вайгач и до Новой Земли, подвергая себя при этом огромным опасностям. Все это коптится: какая-то часть потребляется на месте, часть обменивается на муку, привозимую в течение навигационных месяцев в каяках с верховьев Камы через Усть-Цильму и Печору. Если же по той или иной причине не хватало дичи либо рыбы – наступал голод.

Памятным остался 1645 год: из пятидесяти четырех хозяйств в 1638 г. оставалось к 1646[1452] лишь тридцать восемь. «Уехали в Сибирь», «умерли от голода», так сообщала перепись 1679 года, говоря о покинутых дворах. К рассматриваемому периоду времени Пустозерск вновь заселился, но был, тем не менее, весьма странным поселением: восемнадцать семей, имеющих кое-какую возможность самостоятельного существования, четыре вдовы, одинокие либо обремененные малолетними детьми. В итоге – двадцать два жилых двора и двадцать шесть дворов оставленных. На сто семьдесят четыре жителя мужского пола – включая детей – приходилось восемьдесят четыре взрослых, не имевших собственного дома, и среди них шестьдесят семь нищих[1453].

Эта опустошенная, унылая местность была как бы уготована для пребывания изгнанников. Немногим раньше, в 1656 году, из Красноярска в Пустозерск были направлены семнадцать осужденных, которые, кстати сказать, в ужасе от предстоящей перспективы обратились в бегство по направлению к Березову[1454]. Около 1658 года бывший игумен Феоктист чуть не умер там с голода[1455]. В июле 1662 года там находилась группа польских заключенных в одно время с неким Юшкой Федоровым, высланным из Москвы за разбой[1456]. Именно в Пустозерск были направлены: Аввакум в 1664 году[1457]; в сентябре 1665 года Андрей Самойлов с женой[1458] и детьми; в 1666 г. иподьякон Трофимов и попы Дементий и Лазарь; они приехали туда после краткого пребывания в Москве, а их семьи прибыли туда из Сибири непосредственно в последних числах июля[1459]. Новые ссыльные прибыли на место 12 декабря 1667 года.

Сразу же они причинили крупные неприятности воеводе, Ивану Саввичу Неелову[1460]. В отличие от предыдущих ссыльных, живших в Пустозерске, одни из которых жили нищенством, другие же небольшими пособиями от казны, иные трудом, но все были свободными, вновь прибывшую партию «страшных» преступников нужно было держать под стражей. Но так как в Пустозерске не было тюрьмы, указ предписывал построить таковую, притом «крепкую», окружить ее «тыном вострым» в 10 сажень, внутри же поставить четыре избы, где держать ссыльных, а избы отгородить одна от другой подобным же дощатым забором. Кроме того, иметь караульное помещение для сотника и стрельцов. Но в декабре подобная работа была невозможна: вода, увлажняющая тундру, превратилась в лед, и, кроме того, не было леса. Воевода доложил об этом в Новгородский приказ, от которого зависело все это дело, и временно разместил вновь прибывших в четырех избах, из которых выселил жителей. В то же время он велел своим подчиненным заготовить необходимый лес и переправить его по Печоре тотчас же после ледохода. Однако его хлопоты этим не закончились. Весной 1668 года вместо леса он получил две челобитные: 20 мая гарнизон Пустозерска попросили о помощи жители Ижмы и Усть-Цильмы; последние 8 июня отказались от всякого рода оброков. Москва, предупрежденная об этом, ответила: делай что знаешь, но тюрьма должна быть построена. На этот раз сослались на низкий уровень воды. Прошел 1668 год: ни леса, ни плотников. В 1669 году при приближении вес ны воевода отправил строгий наказ: 10 марта крестьяне уведомили его через своего выборного, что они отправили челобитчика в Москву и будут ждать его возвращения. Вслед за этим Москва запросила, были ли прецеденты тому, чтобы жители Ижмы и Усть-Цильмы использовались для нужд Пустозерска: было сказано, что если нет, то не нужно их к этому принуждать. 4 июля пришло угрожающее напоминание от Дементия Башмакова. Выбившись из сил, Неелов сложил всю тяжесть работы на жителей Пустозерска. В августе постройка тюрьмы была уже на ходу, по крайней мере, он так писал[1461] в Москву. Но и 14 октября тюрьма еще не существовала, за отсутствием строительного леса[1462]. Она была занята заключенными лишь к концу года.