Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Подготовительные совещания следовали одно за другим. Новый собор открылся 1 декабря судом над Никоном: 12 декабря приговор о низложении был прочтен бывшему патриарху его прежним любимцем Иларионом Рязанским. Теперь предстояло перевести осужденного в назначенное ему место покаяния, очень бедный монастырь Вологодской области, именно Ферапонтов монастырь. Туда он прибыл только 21 декабря. Все это дело, впрочем, не обошлось и без споров[1405].

Ввиду того, что собор 1666 года одобрил реформы Никона, восточным патриархам, логически рассуждая, оставалось только утвердить приговор 1660 года, исполнение которого не было осуществлено из-за колебаний царя, и затем избрать нового патриарха. Однако сочли нужным снова начать весь процесс, добавив к прежним жалобам новые, которые сводились к следующему: Никон неправильно критиковал царскую власть, он написал, что митрополит Филипп был замучен царем Иоанном, назвал Уложение безбожным, жаловался, что царь Алексей назначает епископов, созывает соборы и судит духовных лиц, негодовал, что иерархи и монастыри должны доставлять государству людей, деньги и зерно, выразил свое мнение, что царь угнетает и разоряет народ.

Осуждение Никона означало и осуждение его великой идеи: господства патриаршества над государством, его абсолютной власти в делах религиозных и его права наблюдать за гражданскими делами. Это осуждение подтверждалось и осуждением епископов, которые утверждали тот же принцип, независимо от Никона, основываясь на словах Иоанна Златоуста, что «священство выше всего, как дух выше тела». Эти епископы были Павел и Иларион: из-за своих заблуждений «никонианских и папистских» они были отлучены и с них не спускали глаз. Собор, правда, определил, что каждая из двух властей была верховной в своей области, но Лигарид и два патриарха столько раз утверждали во время прений, что ослушание царю наказуемо анафемой, что царь – святой, что царь – Бог, что это определение в действительности означало не что иное, как то, что «гражданская власть превыше всего»[1406].

Ревнители благочестия хотели поднять достоинство священства настолько высоко, чтобы оно распространяло свое духовное влияние и на гражданскую власть; Никон же извратил эту мысль, облекши ее в материальную оболочку; из-за этого оказывалось, что священство бессильно, как только оно покидало свою узкую область, притом еще слишком слабо очерченную и могущую быть произвольно суженной гражданской властью; гражданская же власть отныне находилась вне поля религии. Неважно было, что было упразднено государственное управление церковным имуществом и что архиереи были освобождены от своих гражданских дьяков; это была смехотворная цена, которую государство платило за свое освобождение от церковной опеки[1407].

Споры заняли январь месяц вплоть до 25-го числа. В четверг 31 января, собор избрал патриархом всея Руси Иоасафа[1408], бывшего архимандрита владимирского Рождественского монастыря, в данный момент возглавлявшего Троице-Сергиев монастырь, нигде ничем себя не проявившего; его посвящение задержалось из-за болезни Паисия Александрийского до 10 февраля[1409]. Затем собор разрешил разные вопросы, как перекрещивание католиков, которое было категорически воспрещено[1410], а после этого наступили праздничные дни Пасхи, выпавшей на 7 апреля. И только потом перешли к обсуждению старой веры.

20 апреля Никанор, который, наконец, сдался на приглашение царя[1411], представил письменное удостоверение своего полного подчинения[1412]. 21 апреля поп Амвросий, дьякон Пахомий и соловецкий монах Никита поступили так же и даже обещали вернуть церкви отпавших. Они были прощены. Бывший поп Никита из Суздальского кафедрального собора был также опять присоединен к церкви[1413]. Подобно тому и Неронов, неизвестно только когда, изложил свое исповедание веры по-новому, на этот раз полное и окончательное[1414]. Этот собор с тремя присутствовавшими патриархами, представлявшими всю восточную церковь, был, казалось, еще более внушителен, чем предыдущий.

Чтобы покорить Аввакума, пустили в ход всяческие способы нажима. 4 декабря игумен Парфений лишил его в течение трех дней его скудного пайка и перевел его в ледяную темницу. Его и без того уже суровый режим сделался еще более суровым. Келарь Никодим, который до сего времени был с ним довольно мягок, стал, без сомнения получив на то приказ, напротив – жесток: все отдушины были наглухо закрыты лубьем и законопачены, и протопоп испытал весь ужас погибнуть от удушья. И только Иван Камынин, прежний воевода Верхотурья, вернувшийся теперь на Русь и живший в своих владениях, пришел навестить своего старого друга; увидев все, он чрезвычайно разгневался и своими руками сорвал со слухового окна все, что мешало проникновению воздуха. Этим он прекратил мучения протопопа. Так как он был вкладчиком монастыря, то с его волей пришлось посчитаться. Однако когда в честь Великого дня Пасхи Аввакум попросил позволения подышать воздухом и посидеть у порога, то келарь ему и в этой милости отказал. На этот раз он был чудесным образом отомщен. На следующий же день Никодим смертельно заболел; ночью в видении Аввакум поставил его на ноги; во вторник же утром он, действительно, выздоровел. Никодим пришел поблагодарить его и благодарил без конца, несмотря на то, что Аввакум говорил, что он не при чем. Никодим просил у него прощения, просил взять его под свое руководство: «Как мне жить теперь во Христе?» Аввакум посоветовал ему не покидать официальной церкви, ни даже своей службы келаря, но хранить втайне старое благочестие.

После этого не могло быть и речи о суровом режиме для него. Все монастырские жители искали благословения человека Божия. Стража его превратилась в его соучастников. Когда приходили его навещать, то стража делала вид, что она ничего не знает. Пришли повидать его и его дети. Федор, юродивый Христа ради, приходил к нему за советами. В момент отъезда Аввакума на Мезень Федор был принят Морозовой в ее хоромах, но он вовсе не пожелал жить взаперти; он чувствовал после решения собора 1666 года, что его преследуют по двум линиям: как сторонника старой веры и как юродивого. Он ведь был уже однажды арестован, послан на покаяние в Рязань, изведал хлесткий кнут Илариона. Ему удалось убежать чудом, но перед ним теперь вставал вопрос: надо ли продолжать юродствовать, ходить в одной рубашке или же, может быть, начать одеваться, как все люди? Аввакум приказал ему одеваться обычным образом и скрываться[1415].

Мучения, которым предавали Аввакума, как было ясно, не достигали никакого успеха; тогда перешли к увещаниям. 30 апреля Аввакум снова увидел вдового дьякона, но этот странный посланник оказался пьян и хотел его убить. 30 апреля Аввакум был привезен в Москву[1416] и оставлен сидеть на цепи в подворье монастыря св. Пафнутия Боровского[1417]. Много раз совершал он путь через весь Китай-город с Посольской улицы в Чудов монастырь. 3 мая, по приказу царя, накануне уехавшего в Коломенское, архимандриты Иоаким и Сергий увещевали его снова и старались соблазнить его: все было безрезультатно! Что могли сделать эти новоиспеченные архимандриты, первый от Чудова монастыря, второй от Ярославского Спасского монастыря, первый – бывший военный, скорее слепо преданный порядку и дисциплине, чем вере и милосердию, второй же – своего рода ренегат, еще в прошлом году бывший в прекрасных отношениях с дьяконом Федором! 11 мая по приказу царя и патриархов последовали со стороны тех же лиц те же самые увещания[1418]. Хорошо было бы, прежде чем подтвердить приговор против старой веры, объявить о подчинении Аввакума! Но свидание было бурным: Аввакум не уступал. «Грызлися, что собаки, со мною власти», – писал он потом. Но надо было переходить к другим вопросам: 13 мая собор снова повторил анафему упорствующим. Затем он уточнил даже то, что только подразумевалось в 1666 году[1419], а именно что осуждение касалось не только неповиновения, но и старых обрядов как таковых, названных еретическими. Теперь не было больше спасения, невозможны были никакие прения: были определены две церкви, одна бесспорно ложная, другая истинная.

Это постановление могло только укрепить Аввакума в его убеждениях. 17 июня решено было, чтобы все упорствующие предстали перед собором. И перед собором, во всем его полном составе, Аввакум был более тверд, чем когда-либо. Попытались «открыть ему глаза» элементарными доводами, благодаря которым удалось так хорошо убедить других. Но после короткого обмена репликами он перешел в наступление: «Вы, патриархи, говорите, что де я один остался творить крестное знамение двумя перстами. Но до Никона вся Русь крестилась двумя перстами, и Стоглав тому порука. И как смеете вы представлять православие, вы, которые находитесь под мусульманским игом. Вы, русские, говорите, что наши рус ские святые глупы были и неученые, как-де можно им верить? Они грамоте не ведали – однако ж греки приходили у них поучаться благочестию».