Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Это постановление могло только укрепить Аввакума в его убеждениях. 17 июня решено было, чтобы все упорствующие предстали перед собором. И перед собором, во всем его полном составе, Аввакум был более тверд, чем когда-либо. Попытались «открыть ему глаза» элементарными доводами, благодаря которым удалось так хорошо убедить других. Но после короткого обмена репликами он перешел в наступление: «Вы, патриархи, говорите, что де я один остался творить крестное знамение двумя перстами. Но до Никона вся Русь крестилась двумя перстами, и Стоглав тому порука. И как смеете вы представлять православие, вы, которые находитесь под мусульманским игом. Вы, русские, говорите, что наши рус ские святые глупы были и неученые, как-де можно им верить? Они грамоте не ведали – однако ж греки приходили у них поучаться благочестию».

Среди русских самыми ожесточенными были Павел и Иларион. Это они, эти ученые мужи, кричали: «Наши святые глупы были». Иона Ростовский ограничивался тем, что сидел с важностью, «как будто он знает что-то». Тут Аввакум перешел на брань.

Такого рода дерзость в устах человека, надлежащим образом осужденного и отрешенного от церкви, вызвала целый вой. Аввакум же стал еще сильнее «лаять», как гончая собака. Он довел их до бешенства, закончив речь словами: «Чист есмь аз, и прах прилипший от ног своих отрясаю пред вами, по писанному: лутче един творяй волю Божию, нежели тмы беззаконных!» Беззаконные! Это слово было оскорблением, брошенным в лицо всему собору. Патриархи, которым все переводил архимандрит Дионисий, епископы с Иларионом и Павлом во главе, архимандриты – все бросились на богохульника. Он погиб бы под их ударами, если бы не начальник Судного приказа Иван Калитин, который увел его. Может быть, в этот самый момент Иоаким сжалился над ним и дал ему испить квасу.

У двери церкви, где происходило заседание собора, Аввакум нашел возможность пристыдить своих противников: «А вы, убивше человека, как литоргисать станете?» Тогда иерархи сели. Аввакум же лег у порога, показывая тем самым, что он не участвует в соборе и, вместе с тем, что он насмешливо перед ними уничижается, и сказал «Мы уроди Христа ради! вы славни, мы же бесчестни! вы силни, мы же немощни!» Его опять привели. Приступили ко второму вопросу, к вопросу об аллилуие. Ему, очевидно, попытались доказать, что житие Евфросина Псковского не имеет никакого значения; он же ответил словами Дионисия Ареопагита. Изо всех только один этот человек, человек, измученный заключением в тюрьме, продолжавшимся целый год, остался непокоренным. Келарь Чудова монастыря, ученый монах Евфимий заключил с досадой: «Прав-де ты – нечева-де нам болши тово говорить с тобою»[1420].

В своей тюрьме Лазарь пережил немало душевных невзгод. Сначала, по-видимому, он пользовался некоторой свободой передвижения. Но затем он познал всякого рода жестокое обращение: оскорбления, удары, цепи на шее и на ногах. Тогда он соблазнился желанием предложить царю компромисс: соблюдать молчание, только бы ему оставили старые книги. Но в субботу на пятой неделе Великого поста, 23 марта 1667 года, он видел во сне пророка Илию, который приказал ему пристыдить еретиков[1421]. Тогда к нему вернулось мужество. Выступая перед собором, он сыпал упреками и издевался. Он был отлучен.[1422].

Был и другой непримиримый сторонник старой веры, который недавно только объявился: то был инок Епифаний. Прошлый год, когда он был на Водле, ему явился архимандрит Илия и приказал ему написать царю, чтобы уничтожить заблуждения и вернуть его к истинной вере. Тогда он сказал своему собрату по скиту: «Брат Корнилий, пойдем-ка в Москву никонианское беззаконие обличать и за веру пострадать. Время пришло действовати». Он постился шесть недель, дошел почти до смерти из-за истощения, чтобы узнать от Бога, истинно ли было их намерение. Затем он, положив себе на грудь свою вдохновенную челобитную, отправился в путь. Он хотел спасти царя! Он был арестован, как и другие; его убеждали, но он ничего и слушать не хотел. Он предстал перед собором 17 июня и был предан анафеме[1423]. С тех пор неведомому никому иноку предстояло разделить участь людей самых выдающихся, духовных лиц, исповедовавших старую веру.

Царь, уехавший 14 июня в свое село Преображенское, вернулся 19-го, чтобы узнать, что случилось с Аввакумом, и посовещаться с патриархами; вечером того же дня он вернулся обратно[1424].

В один из следующих дней полуголова с тридцатью стрельцами прибыли, чтобы забрать узников и отвести их на Воробьевы горы[1425]. На Епифания и Лазаря, только что расстриженных, тяжело было смотреть. Аввакум был счастлив, что наконец-то вместе с ним были братья по вере. Он, конечно, познакомился с Епифанием и предвидел в этом простом и чистом человеке, воодушевленном единственно только духовными дарованиями, своего будущего духовного наставника.

Воробьевы горы возвышаются на юго-западе от Москвы, в двух верстах от Кремля; у подножья их, за рекой, виднелись золоченые купола Новодевичьего монастыря. Великие князья оценили красоты этой возвышенной и покрытой яркой растительностью местности. Иоанн III построил себе там загородный дом, который Василий расширил, превратив его в дворец, затем сгоревший и подвергнутый перестройке. Алексей же был вообще большим прожектером и любил создавать образцовые хозяйства: он разбил вокруг дворца два плодовых сада, фрукты из которых продавала казна[1426].

Узники мало что могли видеть от этой прекрасной природы: они были снова разлучены и помещены в разные места заключения; за ними был учрежден беспрерывный надзор; ночью у них зажигали свечи. Стрельцы исполняли свою функцию надсмотрщиков по совести, не отпуская узников ни на шаг. Они, однако, одновременно буквально лезли из кожи вон, чтобы оказать им дозволенные услуги. Это были грубые люди, которые пили и ругались, но инстинктивно чувствовали моральное превосходство узников, которое они и уважали. Протопоп чувствовал себя с ними ближе, нежели с резонерами-монахами в греческих клобуках. Он обрел бы среди этих стрельцов духовных чад, если бы этот короткий отдых не был вскоре прерван[1427]. 26 июня к нему явилось целое посольство от царя. Глава его – Тимофей Марков увещевал Аввакума вежливо и вместе с тем сентиментально: этот посланник был не только дьяком Конюшенного приказа, но одновременно и наперсником Алексея, его правой рукой в Тайном приказе; он же был и организатором Измайловского поместья[1428]. Религиозные доводы были поручены посланнику, который был не кто иной, как Неронов. То было жестокое свидание, поразившее Аввакума в самое сердце! Его старый духовный наставник, которого он все еще продолжал любить, человек, о котором он, невзирая ни на что, не позволил сказать ни одного дурного слова, – пришел убеждать его, чтобы он отрекся от своей веры! Много было тут сказано друг другу крепких слов, много было крика, о чем впоследствии оба не могли вспоминать без стыда. Позднее, дополняя рассказ об этом периоде своей жизни в Житии, Аввакум предпочел умолчать о Неронове и назвал только Тимофея.[1429] После этого скандала он почувствовал необходимость облегчить себя и написал царю дружеское послание, посылая ему и его семье свое благословение. Он поручил отнести это письмо сотнику, своему стражу Ивану Лобкову[1430].

30 июня узники были отвезены на Андреевское подворье: оно находилось на берегу Москвы-реки, но ближе к городу. Это был тот самый знаменитый учительный монастырь, который был некогда основан Ртищевым, чтобы поселить там киевских ученых. Узников заперли в конюшне. Тут снова возобновились увещания, по крайней мере в отношении Аввакума. 4 июля его навестил Башмаков: теперь Аввакума обрабатывал сам ловкий начальник[1431]. Отсюда заключенных перевезли в Са вину слободку, все в том же районе, но на другом берегу Москвы-реки, ближе к Новодевичьему монастырю[1432]. Оттуда же 20 июля их снова направили в Николо-Угрешский монастырь. Может быть, эти постоянные переводы делались со специальной целью подействовать на нервы узников? С другой стороны, может быть, они были и результатом растерянности царя, который не знал, на что ему решиться. 22 июля бедный Алексей, ободренный посланием Аввакума и все-таки надеясь на невозможное, послал в Николо-Угрешский монастырь Юрия Лутохина: этот стрелецкий голова, также прикомандированный к Тайному приказу, не был, по всей видимости, лишен дипломатических способностей, так как ему часто доверяли такого рода поручения[1433]. Свидание было по крайней мере миролюбивым. Царь Алексей передал Аввакуму через Лутохина: «Разсудит де, протопоп, меня с тобою праведный Судия Христос». Он просил у отлученного молиться за него, за его жену и детей! Говорили они и о том, и о сем[1434].