Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Его ответы нисколько не походили на оскорбительный памфлет. Это было рассудительное изложение своих убеждений, глубоко продуманное и основанное на авторитетных источниках, без риторических тонкостей, без грубых формулировок, плод деятельности необычайно уравновешенного разума. От его работы веяло не только искренностью, она отражала глубокое волнение верующих перед реформами, которые казалось, извратили веру, перед расколом, который последовал затем, перед предсказаниями Апокалипсиса, которые, по-видимому, точно относились к настоящему времени. Однако все это убедительное изложение его взглядов на новшества Никона и весь пыл его религиозных убеждений не привели ни к чему[1355].

После того как 11-го дело Федора было окончено, перед собором, очевидно 12-го в субботу, предстал Аввакум. Его привезли накануне из монастыря св. Пафнутия Боровского, посадив на плохонькую лошаденку. Весь путь по распутице он совершил без остановок. Без того уже изможденный сидением на цепи в продолжение двух месяцев, он прибыл в Москву полуживой. Утром его ввели в церковь, где происходило заседание собора. Его начали допрашивать, и он стал отвечать. Но после одного его резкого ответа, переданного Козмой, уже невозможно было даже предположить, что он изменит свои твердые взгляды. Приговор был быстро вынесен[1356].

На следующий день, в воскресенье 13 мая, в Успенском соборе приступили во время обедни к лишению сана и отлучению от церкви первых двух осужденных, Аввакума и Федора. Обряд начался после Великого выхода. Протопоп с горечью увидал, как к нему приблизился, чтобы остричь ему волосы, дьякон Афанасий, а также его охранник в Тобольске Матфей Ломков, только теперь его имя было Митрофан и он был ризничим у митрополита Павла. Вот был еще один, которого дьявол сразу же поглотил![1357] Лишение сана было произведено грубо: сорвали все отличительные знаки священства, у Аввакума сняли все то, что подобало его сану, у него также отняли рясу, в которой он ходил. Затем последовало изгнание из алтаря жезлом, пение стиха «Ныне Иуда Наставника своего предает и к дьяволу приобщается». В то же время оба хора, подобно яростным громам, перекликаясь, гремели снова и снова: «Анафема! Анафема!» Аввакум не выдержал и самым громким голосом, насколько хватало сил, также закричал: «Анафема! Анафема! Злым архиереям!» Дьякон Федор тоже закричал вслед за ним по их адресу: «Анафема! Анафема!» «Зело было мятежно в ту обедню», – написал позднее об этом протопоп[1358].

В последний момент, уже в Успенском соборе Федор передал архимандриту Чудова монастыря Иоакиму новый запечатанный свиток в двенадцать листов, с надписью в виде адреса: «Сего писания никому не распечатать и не прочести, кроме самого царя, и с сим писанием хощу аз судитися с вами на страшном суде Христове»[1359]. То не была обстоятельная защитительная речь, это было своего рода завещание. И вместе с тем дья кон, льстя себя какой-то последней надеждой, собрал в своей рукописи, правда, расположив их несколько беспорядочно, большое количество заблуждений, противоречий и произвольных изменений, найденных им в книгах, напечатанных со времени Никона. В «письме» поданном собору, дело касалось только главных вопросов; здесь же говорилось и о подробностях; тут фигурировали: буква «и», добавленная к имени Исус, низведенному, таким образом, до имени Иисуса Навина и Иисуса сына Сирахова[1360]; Божия Матерь, названная просто «детородительницей», и сокращение песнопения «Свете Тихий». «Блудят, государь, што кошки по кринкам, так нынешние переправщики по книгам, и яко мыши огрызуют божественная писания», – писал дьякон. Только в конце своей рукописи он возвращался к принципиальному вопросу: Церковь, говорил он, не могла заблуждаться до такой степени, чтобы надо было восстановить ее в том объеме, как они это утверждали; «Как, государь, прародители твои держали веру и отец твой, государь наш: тако и мы те же догматы хощем держати и спастися, а претворяти их не хощем. (…) Мы, государь, ни от чево не отпали (…). Сами же (…) своя небывалая вносят, и нас силою приводят и хотят покорити мучением». Истинная Церковь сама терпит преследования, а не других преследует. «Не поверь, государь, одному Никону, патриарху бывшему (…). И ныне кажется ученик Христов быти, ноги умывает водою: а иным те же ноги ломает дубиною, а иным кнутом кожю одирает. Христос Спас наш тако не творяше (…) сам бит был, а никово не бил». Федор заклинал царя не верить своим советчикам, искать самому правду, дозволить обеим сторонам свободно говорить и, в конце, говорил о Страшном суде. Затем он отпустил шпильку: «А о том, государь, что у Никона патриарха слышал аз поносныя слова на тебя, царя, – о том скажю, ково ты, государь, зная, пришлешь, или сам спросишь, и об иных тайных делех великих, ихже достоит тебе, государю, ведать»[1361]. Какое жалкое падение, какая некрасивая уловка, достойная лишь заурядного осужденного!

Между тем, когда анафематствованные были в присутствии громадной толпы изгнаны из собора, Федор проявил большую и прекрасную стойкость: сложив пальцы, он начертал ими так высоко, как только мог, знамение запретного креста, воскликнув: «Братья, за эту истину я страдаю и умираю, а равно и за другие церковные догматы!» Оба расстриженные были заперты, каждый отдельно, на Патриаршем дворе, под надзором крепкой стражи. Отныне они принадлежали светской власти. Через два дня (15 мая) за три часа до рассвета, рассказывал Федор, за ним пришли царские стрельцы и отвели его к Красному крыльцу. Сверху сошел какой-то голова и спросил: «Верно ли, что это дьякон Благовещенского собора?» Стрельцы ответили: «Да!» Тогда он приказал стрельцам отвести его к сторожевому посту у Каменного моста. Уже начинало светать, когда появился полуголова, приказавший ему и страже без оружия следовать за ним до Трехсвятительского моста[1362]. Туда прибыл дьяк Тайного приказа Дементий, который сказал Федору: «Поедь, куды повезут, и не кручинься: сердце царево в руце Божии».

Федор вообразил, что царь был в селе Коломенском и собирается сам его допросить о его челобитной. Но у заставы он увидел вооруженных стрельцов с телегами: его посадили на одну из них и повезли по незнакомой дороге, не по той, которая вела в Коломенское[1363].

Аввакума извлекли из его темницы намеренно несколько позднее Федора и подвергли его такому же обращению. Он подумал, что его собираются бросить в реку! Но Дементий, вернувшись с Трехсвятительского моста, ожидал его у Тайницких водяных ворот. «Протопоп, велел тебе государь сказать: не бось-де ты никово, надейся на меня!» Во время всех этих событий царь был в своем селе Преображенском[1364]. Он поручил своему доверенному лицу, человеку, выполнявшему тогда во многих отношениях роль министра тайной полиции, выразить свою благосклонность тем, которых он одновременно предавал величайшим оскорблениям! Аввакум ответил: «Челом бью на его жалованье!» Эта тонкая ирония была единственным возможным ответом. Идя по мосту, Аввакум вспомнил стих псалма относительно непостоянства князей века сего: «Не надейтеся на князя…»

Так как это был его первый выход после лишения сана, без бороды ему было не по себе. Нелепый хохол, оставленный на лбу, делал его похожим на поляка. За двумя мостами его ожидал полуголова Осип Салов со своими вооруженными людьми. Ему приказали сесть на телегу. Скоро, покинув дорогу, поехали вдоль Москвы-реки, по болотистым местам. И только тогда Федор, обернувшись, и Аввакум, все время смотревший только впереди себя – эти оба проклятые и отлученные – издали увидели друг друга. Это разобщение, этот увоз ранним утром, этот необычайный путь объяснялся одним: от верующих хотели скрыть место заключения их пастырей[1365].

IV

В Николо-Угрешском монастыре; Никита и Федор поддаются, Аввакум – непоколебим

К восьми часам после полудня путешествующие могли различить купола, а затем и стены монастыря св. Николы что на Угреше, построенного Дмитрием Донским после Куликовской битвы на месте, где он нашел на сосне образ святителя Николы Мирликийского[1366]. Подобного рода монастыри-крепости были в то же время и тюрьмами. Два стрельца взяли Аввакума под руки, накрыли ему голову епанчой и втолкнули его в боковые ворота, выходящие в рощу. Таинственность продолжалась! Федор, увидев исчезновение своего товарища, подумал, что они уже больше никогда не увидятся. В свою очередь, и на его голову накинули большую рогожу, покрывавшую его до пят, и уволокли его таким же образом. Когда стрельцы оставили его одного, он оказался в пустой башне с бойницами, замурованными каменной кладкой, и с запертой дверью[1367]. Аввакум был брошен в «палатку студеную» над ледником. У них был, хотя они этого и не знали, соузник – поп Никита.