Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Александр был, без сомнения, первым епископом, подвергшимся этому испытанию. Для него, прибывшего в Москву с целой кипой обличительных документов против новых книг, подготовленных с участием Феоктиста и дьякона Федора, для него, намеревавшегося документально доказать бесчисленные ошибки справщиков, разочарование было потрясающим. По существу своему это был человек молитвы и богословской науки, а не полемист. После нескольких собеседований он признал себя побежденным и заполнил требуемое заявление. Но в виду того, что он долгое время колебался, от него потребовали дать более точные объяснения. Он должен был ответить, что он во всех отношениях соглашался с тремя пунктами, о которых шла речь, и принимал их, между прочим, принимал троеперстие и уничтожение прилагательного «истинного»; он должен был подтвердить, что вера его отныне была именно такова, что «от сего дня он к ней прилепился, ничтоже сумняшеся и исповедовал ее из глубины своего сердца»; как доказательство своей искренности, он должен был присоединить к заявлению переписанный его собственной рукой Символ веры в исправленном виде. После того как он сделал все требуемое, ему было разрешено заседать вместе со своими собратиями. Его заявление воздействовало и на других священнослужителей[1347].

Никита Суздальский, с того самого момента как у собора появилась его Челобитная, казался самым опасным сторонником старой веры. Это был самый важный документ изо всех, им написанных дотоле в пользу старой веры; свиток был более чем в пятьдесят восемь метров длины на приблизительно пятнадцать сантиметров ширины, исписанный порой почер ком правильным и четким, порой мелким и сжатым. Никита проработал над этим сводом доказательств около семи лет. В этом документе было перечислено все: все ереси, которые были сформулированы в «Скрижали» и других отпечатанных со времени патриаршества Никона книгах, все подозрительные новшества, введенные в обряды и обычаи – все это было подробно разобрано и блестящим образом опровергнуто с помощью множества доводов. Никита использовал все возможные источники: Св. Писание, каноны, древние рукописи, касающиеся литургии, жития святых, деяния св. отцов, Стоглав, Хроники. Автор ссылается на археологию, на архитектуру древних иерусалимских и константинопольских церквей, на антиминсы, алтари, иконы, фрески, церковные сосуды и священные предметы. Он ссылался на свои беседы с патриаршим дьяком Парфением Ивановым, с дьяконом Федором, на сторонников суздальского архиепископа Иосифа и его преемника Филарета. Вся эта аргументация была использована искусно, выдержанно и добросовестно. Стиль был прост и ясен, без вульгаризмов и изысканностей; тон спокойный, серьезный и скромный, совершенно лишенный ругательств, столь обильных в ту эпоху[1348].

Труд Никиты обладал всеми данными для того, чтобы быть глубоко воспринятым народом, так же как и образованными людьми, и привлекать новообращенных. Не знать его было невозможно. Челобитная была передана на рассмотрение Паисия Лигарида, который считался наилучшим богословом, а также Симеона Полоцкого, с тем чтобы тот перевел ее Паисию на латинский язык. Что же касается самого автора, то с ним велись частные собеседования, на которых у него спрашивали объяснения относительно того или другого пункта, одновременно стремясь вернуть его на путь нового православия.

Ввиду того, что в деле с Никитой ничего не помогло, и вследствие того, что во второе воскресение после Пасхи, 29 апреля, собор уже был торжественно объявлен открытым речью царя и ответом Питирима от имени епископата, в первых числах мая приказано было Никите предстать перед собором. После чтения его Челобитной, или, вернее, выдержек из нее, после того как Никита признался, что он ее автор и действительно изложил в ней свои собственные мысли, постарались в последний раз убедить его и заставить признать свои заблуждения. Он был непоколебим. Тогда собор вынес свой приговор: поп Никита лишен священнического сана, отрешен от церкви и подвергается анафеме – он сам и его ко щунственные сочинения[1349]. Суд над ним длился несколько дней, самый обряд отлучения был совершен 10 мая[1350].

Дьякон Федор, бывший в Покровском монастыре, также несколько раз вызывался в Кремль для собеседования и допросов[1351]. 11 мая он официально предстал перед собором, собравшимся в патриаршей церкви. Ему задавали вопросы, сделавшиеся с того времени критерием православия. «Что думаешь ты о вселенских патриархах? – Никто, – отвечал Федор, – не говорит, что они неправославные; но нам известно из “Проскинитария” Арсения Суханова, что у греков нет больше православного крещения, ни истинного крестного знамения. – Но в конце концов, ты-то считаешь их православными или нет? – Они не православные, раз они придерживаются крещения через обливание и творят крестное знамение тремя перстами». И в подтверждение дьякон показал копию книги «Прения с греками», переписанную его собственной рукой с оригинала, принадлежащего Неронову[1352]; он сослался и на признание, сделанное митрополитом Иконийским Афанасием Серапиону, бывшему смоленскому протоиерею, находившемуся в тот момент в Симоновом монастыре. Что же касается патриархов, которые крестят по преданию и творят крестное знамение подобно Мелетию, Феодориту и Максиму Греку, мы их почитаем нашими духовными отцами и наставниками. – А епископы российские, православные ли они? – Вы все? Господь вам судия! Вы проповедуете и заставляете проповедовать относительно Символа веры и пения аллилуии и относительно крестного знамения догматы, противные церкви, мерзостные, нечистые и кощунственные, которым Никон научился у сатаны[1353].

Дьякон передал собору еще небольшой свиток из двенадцати склеенных листов, которым он очень дорожил. Сначала он, «убогий и невежда», поставил архипастырям собора, «обученным диалектике и философии», небольшой вопрос: как вы понимаете стихи Апокалипсиса XX, 1–3; XII, 4; XIII, 18? Если же они не понимали их сущности, то он объявлял себя готовым, с разрешения царя, объяснить их. Без лишних слов, он перечислил им основы своей веры относительно крестного знамения и аллилуии: положения Мелетия, Феодорита, Петра Дамаскина, Петра, митрополита Московского, Максима Грека, Стоглава, Требника Филарета, а также и положения из множества других книг, древних рукописей, российских, сербских, греческих и прочих, которые он сам видел. Затем, чтобы оправ дать прилагательное «истинный» в отношении к Святому Духу в Символе веры, он сослался на все книги первых пяти московских патриархов, на патриархов сербских, болгарских, молдавских, валашских, моравских, на иерархов острожских, киевских, на Евангелие, на отцов церкви, на Дионисия Ареопагита, на Большой Катехизис, на Пролог; это были труды, которым он всецело отдавал предпочтение перед рукописями, ему противополагаемыми; ведь все эти источники, он их внимательно прочел и изучил! В одной рукописи есть «Господь», но нет «истинный», в другой «истинный», но нет слова «Господь», и даже в одной нет ни слов «Господь», ни «истинный», но только «и в Духа Святаго животворящаго». Как верить столь различным символам? Где тут истина? Он назвал еще одну икону из Успенского собора, на которой был написан Символ веры. Он указывал на те же самые расхождения относительно буквы «а» между «рожденным», «несотворенным» – это «а», – говорил он, – вонзенное св. отцами, подобно острию, в скверное сердце Ария; говорил он и о том, что надо читать «несть конца». Наконец, по этому поводу он излагал свое объяснение числа 666 из Апокалипсиса; через шестьсот лет после отступничества римлян малороссы изменили Символ веры, приняли «не будет конца» и исхождение Святого Духа от Сына. Кроме того, один униатский епископ, по имени Мелетий Смотрицкий, уничтожил слово «истинный»; шестьдесят лет спустя здесь, в Великой Руси, Никон, наученный еретиком Арсением, принялся за Символ веры и ниспроверг все догматы; вышло шесть новых Служебников – и все они противоречат друг другу! «А по шести летех что явится, не вем, – время бо открывает. И о сей тайне сокровенной аще вам даст Бог инако разсудити добре: буди, и аз, убогий и невежда, повинуся вам. Ныне же тако сердцем в правду верую и усты исповедую по вышеписаных свидетельством святых книг»[1354].

Его ответы нисколько не походили на оскорбительный памфлет. Это было рассудительное изложение своих убеждений, глубоко продуманное и основанное на авторитетных источниках, без риторических тонкостей, без грубых формулировок, плод деятельности необычайно уравновешенного разума. От его работы веяло не только искренностью, она отражала глубокое волнение верующих перед реформами, которые казалось, извратили веру, перед расколом, который последовал затем, перед предсказаниями Апокалипсиса, которые, по-видимому, точно относились к настоящему времени. Однако все это убедительное изложение его взглядов на новшества Никона и весь пыл его религиозных убеждений не привели ни к чему[1355].