Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

также оказалось безрадостным, а привычная работа не приносила удовлетворения. Избалованный довоенными успехами Зигфрид сообщает Штассену о желании снова увидеть свои оперы на сценах театров и с горечью признает: «…надежда на то, что это произойдет в потустороннем мире, слишком зыбкая! Помнишь сказочно прекрасную Жигу из Пятой французской сюиты <Баха> (соль мажор)? Она такая задорная, что я хотел бы услышать ее на смертном одре, чтобы при расставании с этой безрадостной землей мне передалось ее веселое настроение!» У композитора, готовившегося отметить свое пятидесятилетие, вроде бы не было оснований думать о близкой смерти; скорее всего, его уныние было вызвано царившими повсюду упадочными настроениями. Другой вопрос – какой выход из создавшегося положения пытались найти представители разных политических направлений.

После заключения Компьенского мира по всей стране стали возникать финансируемые некоторыми деловыми кругами военизированные формирования, так называемые фрайкоры; с их помощью правые и националистические силы пытались остановить начавшийся процесс демократизации страны и предотвратить социальную революцию. Одним из методов их борьбы был индивидуальный террор. При подавлении вооруженного восстания рабочих в Берлине 15 января 1919 года были схвачены и убиты лидеры социалистического движения Карл Либкнехт и Роза Люксембург, а через несколько недель лейтенант в отставке и ярый монархист граф Антон фон Арко ауф Валлей застрелил Курта Эйснера. Нападавший был ранен охранником главы баварского правительства, что только усилило сочувствие к его поступку в праворадикальных кругах. Это покушение одобрила в своем письме князю Гогенлоэ-Лангенбургу и Козима Вагнер: «Меня прервал звон колоколов в честь галицийского семита… В моих глазах граф Арко – мученик». Она, разумеется, видела корень всех бед в семитском происхождении крещеного еврея Эйснера. Похожим образом мог бы отреагировать на убийство Розы Люксембург Зигфрид Вагнер: на Рождество 1918 года (то есть за три недели до убийства) он послал знакомой певице Розе Эйдам стихотворение «Два рода роз», где сравнил свою приятельницу с ненавистной социалисткой: «Одна в Ансбахе рождена, / Девиз ее – „искусство и вера“ / …Другая из Израиля явилась / Народ по праздникам смущать!»

* * *

Вскоре пришло известие о том, что 7 февраля в Мюнхене скончалась Изольда. Еще летом 1918 года потерявшая надежду излечиться на альпийских курортах старшая дочь Вагнера вернулась в Мюнхен и доживала оставшиеся дни в своей квартире на Принцрегентенплац. В июле она выслала Даниэле – единственной родственнице, с кем у нее сохранились нормальные отношения, – отчаянную депешу: «Попытайся, родимая сестра, как можно скорее приехать, поскольку мои часы, даже минуты, сочтены. Странно, что этого не замечает мое окружение. Твое присутствие при моей кончине доставило бы мне невероятное умиротворение. Но не медли, положение очень серьезное. Мне нужно еще раз взглянуть тебе в глаза. На сердце у меня накопилось много такого, о чем можешь узнать только ты. Итак, это моя последняя надежда. Твоя верная сестра Изольда». Эта депеша вызвала у обитателей Ванфрида необычайную растерянность, и Козиме ее, разумеется, не показали. На этот счет Ева послала запрос доктору Швенингеру: «Если речь идет о приближающейся смерти, как нам вести себя с мамой? Нет никакого сомнения в том, что это сообщение станет для нее сильным внутренним потрясением. Но может ли она держаться в стороне и имеет ли на это право? Она уже давно не вспоминает о своей несчастной дочери даже в разговорах с Адольфом Гроссом, и он сам сегодня это подтвердил. Последнее, что я от нее услышала: „Подумай только, все мои чувства по ту сторону умерли“». Агония Изольды продолжалась еще полгода. Физические страдания она заглушала огромными дозами морфия и поэтому постоянно пребывала в полуобморочном состоянии. В одну из редких минут просветления она сделала мрачное предсказание о дальнейшей судьбе первых двух детей Зигфрида и Винифред: «Они тоже будут несчастны!» Очевидно, виновником своих страданий она считала брата, но тот, скорее всего, просто пошел на поводу у Чемберлена, ставшего по воле Козимы злым гением Ванфрида.

В начале 1919 года Даниэла снова приехала в Мюнхен к уже умирающей сестре. За несколько дней до смерти Изольды она писала в Байройт Еве: «Мы обменялись несколькими словами, время от времени она нежно звала меня по имени, но в основном стонала и жаловалась. Я оставалась в квартире в течение всего дня, его <Франца> не видела, время от времени появлялся только сын, который заходил и ко мне, вел себя тихо и мило, все время меня благодарил… Последние часы она хотела провести наедине с мужем». Сын в самом деле проводил с матерью много времени, но фактически создавшему новую семью Байдлеру-старшему было уже недосуг часто посещать умирающую супругу, так что утешением в последние часы ей служило общение с сыном, сестрой и старой подругой баронессой Черрини. В день смерти Изольды Даниэла куда-то ненадолго отлучилась, а когда она вернулась, сестра, по ее словам, «уже скончалась без предсмертных страданий». Через три дня Изольду похоронили на мюнхенском кладбище Вальдфридхоф. Во время отпевания органист исполнял мелодии из Парсифаля. Народу было совсем немного, из родственников пришли только муж усопшей со своим отцом, ее семнадцатилетний сын и Даниэла.

Козима узнала о смерти дочери лишь незадолго до собственной кончины. Ко времени смерти Изольды ее почти полностью изолировали от окружающего мира и лишь изредка выпускали из дома для непродолжительных прогулок по парку. Ее положение живо описала Ева Вайсвайлер в своей книге Наследница огня Фриделинда Вагнер: «Иногда по утрам можно было видеть медленно бредущую своим путем высокую, закутанную в шубу фигуру: восьмидесятилетнюю Козиму Вагнер – старую, хрупкую, стройную, седую как лунь женщину с резкими чертами умного лица. Чаще всего она была в парке совсем одна, однако случалось, что дорогу ей пересекали мужчины, у которых не было руки или ноги, чей застывший взгляд был устремлен перед собой в ничто или блуждал в недоумении. Это были инвалиды войны, контуженные или, как их тогда называли, „заики войны“. Некоторые громко ругались и горько оплакивали свою судьбу. Однако Козима успокаивала их, положив руку на рукав мундира, и говорила: „Но вы можете себе сказать, что помогали отразить французов!“ Вернувшись с прогулки, Козима заворачивалась в теплое одеяло, садилась в свое глубокое, удобное кресло и выпивала стакан пива. На каминной полке стоял бюст Рихарда Вагнера, из окна ее изящного будуара в стиле бидермайер открывался вид на зимний сад, в конце которого похоронен Мастер. Скромная могила под покрытой плющом мраморной плитой без надписи. Почти каждый день к ней приходила жившая поблизости на вилле Чемберлена, что на улице Листштрассе, ее дочь Ева и