Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

лишился власти, Вильгельм II отправился 10 ноября в изгнание в Нидерланды. На следующий день в находившемся неподалеку от французского городка Компьен штабном вагоне командующего объединенными силами Антанты маршала Фердинанда Фоша было подписано перемирие. Формальное отречение от престола император подписал 28 сентября, но власть уже принадлежала парламенту, который назначил канцлером депутата от социал-демократической партии Фридриха Эберта и тут же провозгласил республиканское правление. Новое правительство сразу объявило амнистию по всем политическим преступлениям; под нее попал и Чемберлен. Таким образом, своим избавлением от необходимости исполнить решение суда он был обязан ненавистным социал-демократам.

Как многие немцы, обитатели Ванфрида и их ближайшее окружение не могли поверить в бессилие германской армии и крах монархии. Версия «удара кинжалом в спину» казалась вполне правдоподобной. В своем письме Козима Вагнер жаловалась князю Эрнсту цу Гогенлоэ-Лангенбургу: «Как всегда, будоражащими и подрывными являются семитские элементы. Мой сын как-то в шутку сказал, что Робеспьера и Марата звали на самом деле Рубинштейн и Маркс». Такая шутка была вполне в духе Зигфрида, однако в письме знакомому берлинскому еврею он прикрыл свой фирменный байройтский антисемитизм личиной сочувствия: «Как должно быть неприятно всем порядочным евреям, что все эти революционные бедствия принесли Германии именно их крикливые соплеменники». Разумеется, Вагнеры опасались принятия новым парламентом, где большинство мест занимали социал-демократы, новых социальных законов, предоставляющих более широкие права трудящимся и тем самым ущемляющих их собственные интересы. Возмущенная Козима писала: «У нас некто без рода и племени может лишить слова фельдмаршала и любой филистер может хулить за кружкой пива стратегию Гинденбурга и Людендорфа». У ее невестки Винифред были более конкретные поводы для беспокойства: в своих письмах она высказывала недовольство тем, что в соответствии с новым законодательством прислуга будет требовать сокращения продолжительности рабочего дня и предоставления возможности отлучаться на выходные. Однако главные волнения были связаны с надвигающейся угрозой социалистической революции, об ужасах которой было хорошо известно по сообщениям из России, где все также началось со свержения монархии. Особенно сильны эти страхи были в Баварии, где в начале ноября было сформировано временное правительство под руководством еврея и социалиста Курта Эйснера. Хотя социалисты сразу же объявили о принципиальном отличии своей стратегии от стратегии российских большевиков и гарантировали защиту частной собственности, они внушали не меньший ужас обитателям Ванфрида, не желавшим вникать в подобные тонкости. Во время революционного праздника, состоявшегося в Мюнхене 17 ноября, Эйснер произнес речь, а выступлением симфонического оркестра дирижировал блестящий интерпретатор Вагнера Бруно Вальтер – еврей, о приглашении которого на Зеленый холм не могло быть и речи. Это окончательно убедило Вагнеров в том, что творчество их великого предка теперь постараются присвоить чуждые арийскому духу исполнители.

* * *

В марте 1918 года, после того как был заключен Брест-Литовский мирный договор и казалось, что победа на Западном фронте уже не за горами, Зигфрид получил заказ лейпцигской газеты Illustrirte Zeitung на кантату по поводу заключения мира. Работа над ней настолько увлекла Зигфрида, что он прервал сочинение оперы Кузнец из Мариенбурга, которую уже давно никак не мог завершить. Заказанную ему кантату на собственный текст для смешанного хора, сопрано и оркестра он рассматривал в качестве дополнения к созданной в начале войны и с энтузиазмом воспринятой публикой Присяге на знамени; впоследствии, однако, он назвал ее «достойным сожаления опрометчивым опусом», ее партитура затерялась в архивах газеты, сохранился только рукописный клавираусцуг, по которому можно судить о том, что она собой представляла. Открывающий кантату женский хор в фа миноре – как бы отклик на ликующее фа-мажорное завершение Присяги: «Безумные, постойте! Прекратите! / Не хватит ли мучений и страданий? / Умерьте гнев! Померк ли Бог пред сатаной? / И навсегда ль исчезла справедливость?» Этот призыв к миру в перемежающихся мажорной и минорной тональностях никак не назовешь победной одой, больше всего он напоминает заключительный эпический хор из оперы Ангел мира, и его мог создать только уставший от войны и пребывающий в творческом кризисе композитор. Продолжение кантаты все же оптимистично: «Боже, озари сердца и души, / Благослови нас мирный труд начать!», а жизнеутверждающая концовка гласит: «Будьте достойны немецкое дело продолжить и честь отстоять!» Но к осени, когда трагическое завершение войны стало очевидным, призывы к миру, обращения ко Всевышнему и оптимистический взгляд на будущее уже потеряли актуальность.

Как ни удивительно, 5 ноября в Великогерцогском театре Карлсруэ состоялась долгожданная премьера созданного за семь лет до того Царства черных лебедей – одной из самых мрачных опер Зигфрида Вагнера. Во время генеральной репетиции слабонервные зрительницы были шокированы сценой с поднимающейся из могилы ручкой младенца; помимо этого, постановка сама по себе оказалась малоудачной. Готовые декорации взяли в фонде театра, и вмешательство автора уже не могло ничего исправить. После премьеры состоялось только одно представление, затем спектакль сняли с репертуара. Через три дня, 8 ноября, в придворном театре Дармштадта состоялась премьера еще одной оперы, Солнечное пламя. Разумеется, костюмы и декорации были и на этот раз самые дешевые, однако угрюмая атмосфера оперы вполне соответствовала царившему в стране настроению. Соскучившийся по любимой работе автор сам давал подробные указания режиссеру, объяснял ему свой художественный замысел и участвовал в последних репетициях, так что постановка имела большой успех. На следующее утро после второго представления Солнечного пламени, которым автор продирижировал сам, он увидел развевающееся над великокняжеским замком красное знамя. Будучи в своих операх верным сторонником угнетенных, композитор в жизни вовсе не собирался становиться жертвой восставшего пролетариата. Поэтому после третьего представления он незамедлительно отправился вместе с Винифред и сестрами обратно в Байройт.

Вернувшись в Байройт, Зигфрид писал своему другу Штассену, что никогда не испытывал такого наслаждения от творческой деятельности. Он продолжил сочинение Кузнеца из Мариенбурга, однако затянувшаяся работа продвигалась с большим трудом, и он с удовольствием отвлекся на подготовку к Рождеству Ванфрид-идиллии – шуточного вокального произведения, которое он задумал написать по аналогии с Зигфрид-идиллией своего отца еще весной и собирался посвятить няне его детей Эмме Бэр. В тексте действительно упоминается ее имя, но пьеса-шутка фактически посвящена любимой жене и детям. В ней Зигфрид описывает царившую в доме атмосферу: «Шарики! Шарики! Дудки свистят! / Весь Ванфрид с утра на ногах: / Лишь прокричит петушок кукареку, / Делают крошки пипи!» Текст сам по себе резко контрастирует с просветленным настроением Зигфрид-идиллии Рихарда Вагнера, так что в этой пьесе заключена горькая ирония ставшего внезапно отцом двух детей стареющего композитора, который к тому же оказался в творческом кризисе и лишился возможности заниматься привычной постановочной и дирижерской деятельностью. Начало года