Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Первый сын Зигфрида и Винифред, Адольф Виланд Готфрид, родился 5 января 1917 года. Первое имя он получил в честь почитаемого в семье управляющего байройтского предприятия и своего крестного отца Адольфа фон Гросса, второе – в честь титульного персонажа либретто Рихарда Вагнера Кузнец Виланд, которое дед новорожденного написал для парижской оперы, а третье – в честь брабантского наследника из Лоэнгрина. В первые минуты своей жизни младенец доставил врачам немало волнений, поскольку слабо дышал и не хотел кричать – по-видимому, у него были врожденные проблемы с легкими. Однако через какое-то время он задышал и оказался довольно крепким ребенком. Больше всего семья радовалась за Козиму, которая очень волновалась, что ее сын останется без наследника. Зигфрид с восторгом писал Штассену: «Можешь себе представить мамино счастье: да, ее Винни получила дар неба!» По случаю прибытия Винифред с младенцем из больницы в Ванфрид Козима облачилась в свой парадный халат и встретила ее, сидя в кресле в центре зала виллы. Молодая мать подошла к ней и положила ей на колени сверток с младенцем. Тут же кто-то из присутствовавших в зале сыграл тему из второго действия Лоэнгрина, сопровождающую обращенные к Ортруде слова Эльзы: она убеждала злую волшебницу в том, что существует «счастье без раскаяния». Рождение у Зигфрида первенца было для Козимы в самом деле очень глубоким и радостным переживанием: по случаю крестин она даже открыла крышку священного рояля, за которым был создан Парсифаль, и сыграла несколько тактов из созданной ей в подарок Зигфрид-идиллии; напомним, что маленький оркестр под управлением Ганса Рихтера впервые исполнил эту пьесу на Рождество 1869-го (года рождения Зигфрида) и на тридцать второй день рождения Козимы. Необычайно радовался рождению сына и Зигфрид, писавший по этому поводу: «Виланд Готфрид развивается и хватает ртом материнскую грудь, как лягушонок хватает муху. А Виннихен дает много молока». Однако радость омрачалась хозяйственными проблемами суровой зимы 1916/17 года. Поскольку угля для отопления всей виллы Ванфрид в ту зиму уже не хватало, Зигфрид с женой и новорожденным сыном переселились в «холостяцкий дом». Там с ними жила тридцатилетняя няня Эмма Бэр (Bär), а в Ванфриде остались только Козима и ее служанка, занимавшие единственное отапливаемое помещение на верхнем этаже. Когда комнату не удавалось как следует протопить, они закутывались в толстые пледы. Разумеется, ощущалась нехватка продуктов, и не только яиц: в ту суровую зиму не имевшие опыта хранения картофеля немцы поморозили значительную часть его запасов и спасались от голода брюквой. Поздравляя своего друга Штассена с днем рождения, Зигфрид писал ему в феврале: «Мы хотели бы подарить тебе что-нибудь из съестного. Но куда ни глянь, не видно ничего, кроме оголодавших галок и ворон!» Ввиду нехватки сахара хозяйственная Винифред пыталась варить сироп из свеклы, но, поскольку овощей тоже не хватало, она просила берлинскую подругу прислать ей пророщенных семян, чтобы высадить их весной. Главную заботу доставляла все же нехватка молока, по поводу чего молодая мать писала: «Если я получаю в день всего четверть литра молока, от меня нельзя требовать, чтобы я производила целый литр». Если бы было достаточно других продуктов, ей хватило бы и одного стакана, но организм в самом деле неспособен производить качественное молоко для младенца из брюквы. Проблема сохранялась долго, и в августе Винифред писала доктору Швенингеру: «По указу от 22 июня молочный порошок больше не производят – в результате „Нестле“ для малыша я не получаю. Можно ли давать ему на шестое кормление козье молоко – и в каком виде? Или оно несовместимо с коровьим?» Вместе с тем Вагнерам, получавшим множество подарков из-за рубежа, в том числе из Швейцарии, было грех жаловаться: они могли позволить себе многое из того, что было недоступно другим. Так, к Рождеству 1917 года в качестве подарка мужу Винифред заказала знакомому базельскому ювелиру Адольфу Цинстагу шкатулку для мармелада, которая запиралась «на замок и ключ, чтобы из нее не могли лакомиться посторонние».
* * *
C 1915 года у шестидесятилетнего Хьюстона Стюарта Чемберлена стало развиваться таинственное нервно-мышечное заболевание, постепенно парализовавшее его речь и движения. Было официально объявлено, что причиной болезни явились волнения в связи со вступлением в войну Англии, однако она была похожа также на рассеянный склероз и болезнь Паркинсона; врачи так и не смогли сказать по ее поводу ничего определенного. С середины 1917 года Чемберлен уже не мог писать и пользовался полученным в дар от издателя Брукмана парлографом – предшественником современного диктофона; на этот аппарат, разработанный на основе фонографа Эдисона, он наговаривал свои статьи. Ева расшифровывала «фонограммы» своего мужа, а после того, как его речь стала совсем невнятной, она напрямую записывала то, что он с трудом шепелявил, угадывая сказанное по движению губ. Чемберлена не мог понять никто кроме нее. Тем не менее он продолжал публиковать патриотические статьи, а также обновил и переиздал книгу Арийское мировоззрение, в которой особо отметил значение расового учения в период войны: «По какому-то капризу мы пожертвовали целое столетие на безграничную толерантность… Теперь настало время прийти в себя – не для того, чтобы ограничить свободу других, но чтобы стать хозяевами в своем доме, каковыми мы пока еще не были». Его статью Глубокое убеждение можно рассматривать в качестве кульминации антисемитизма, бытовавшего в определенных кругах немецкого общества. О евреях он писал как о «банде совершенно бездушных, бессердечных, бесчестных дельцов, установивших господство мамоны над всем человечеством; Германия преграждает им дорогу, и у них уже все давно готово, чтобы убрать ее со своего пути… Германия противостоит этому дьявольскому отродью в качестве божественного воина: как Зигфрид – победитель змея или покоритель дракона святой Георгий». Между тем во время Первой мировой войны в германской армии служило около 100 000 евреев, из которых 12 000 отдали
