DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

победита, растаскивает на невидимой дыбе, Железняк все понял: нет силы ни у Ленина с Марксом, ни у Бога с архангелами; никто из них не вытягивал на его глазах человека, как резиновый ремень. Всерьез и взаправду было только лежащее на кровати, перемотанное обрывками простыни тело дочери с великим существом внутри.

Железняк, опустошенный и смиренный, встал на колени и, надрывая мышцы шеи, склонился до самого пола.

– Не надо, Илья Валерьевич, мы еще сдюжим… – прохрипел Виталик.

Железняк заткнул уши и начал, размеренно ударяясь лбом об паркет, вслух читать то ли молитву, то ли присягу верности, которую тут же и сочинял:

– Клянусь достойно служить тебе, святится имя твое, царь, клянусь верить тебе, клянусь, удостой меня быть орудием мира твоего…

А потом освобожденный от невидимого захвата Виталик рухнул на пол, скрючился, безнадежно попытался руками сжать обратно вытянувшиеся, будто после чудовищного аппарата Илизарова, ноги и застонал.

– Что, атеист-монах, повидал ледник? – глухо, без эмоций, спросил голос из живота Дианы.

– Как это возможно? – Виталик лежал на боку, его джинсы пропитались красным, торчащий из-под джемпера ворот рубашки стал похож на бесформенную тряпку. Но говорил он удивительно спокойно. – Кем ты себя считаешь? Дьяволом?

Железняк, застывший в согнутом положении, напрягся. Он слышал много лет назад похожий вопрос, но не смог вспомнить, кто и почему его задавал.

– Если ты дьявол, выходит, есть и Бог, – продолжал, тяжело дыша, Виталик. – Но Бог – это комплекс идей, порожденных придавленностью человека природой и классовым гнетом. То есть ты всего лишь антоним устаревшей концепции. Зачем ты такой нужен в нашем мире?

– Я не дьявол, – ответил голос. – Твое глупое кредо, человечек, говорить правду, когда задают нужные вопросы. Я тоже скажу правду. Я не знаю, что я такое. Я завожусь в теле, как червь заводится в трупе. Хотя даже червю дано предначертание, а я постороннее прибавление. Вы, люди, склонны к мифологизации, рождаетесь и умираете миллиардами, создаете богов и дьяволов, высокую цель, низкую цель, идете к ним, тем и спасаетесь. А у меня нет ничего, я не знаю, зачем и что я.

– Если у тебя нет цели, если ты ни за чем, то уходи. – По уголкам рта Виталика шли и лопались кровавые пузыри, но он упрямо продолжал, и голос его с каждым сказанным словом набирал силу и наливался металлом: – У девочки, которую ты взял, были и цель, и смысл, и воля к жизни.

– Что за интересный спектакль! Это для меня или для человечка? Девочка меня пригласила и впустила, кому, как не тебе, об этом знать?

И в этот момент Железняка ошпарило позором: он на коленях, лбом в паркет, а переломанный и искалеченный Виталик сражается за его дочь.

– Меня возьми вместо нее! Забирай! – закричал Железняк, вставая во весь рост, и тут же сам себя устыдился: нелепо и театрально выглядело это против беспримесной отваги Виталика.

– Тебя забирать, Вареньевич? – Голос живущего в дочери заискрил насмешкой. – У тебя другой хозяин, а двум медведям в одной берлоге никак. Да ты ведь забыл все, человечек… Сейчас напомню.

Железняк летел в черную бездну, и длилось это бесконечно. Он хотел заснуть, но не получалось. Потом из темноты стали проклевываться глухие звуки. А дальше появились картинки, словно включилась киносказка. И Железняк увидел – одновременно изнутри и со стороны – свое забытое детство и самого себя маленьким Илюшей, село, бледную мать, телегу с лошадью, отца-дантиста.

Отец каждый день уезжал в город на работу, а вернувшись, кричал и дрался. Страшным он казался человеком, отец, – ему было все одно, что рвать зубы пациенту, что уши сыну, что волосы жене. Илюша убегал от него в лес и на пруд. А мама – к хромому дяде Коле, инвалиду царской войны, рыжему, как мытая морковь. Потом у мамы стал большой живот, а вскоре родился малыш, крохотный и бледный, с покрытой тыквенно-рыжим пухом головой. И кричали уже все: и мать, и отец, и младенец. И всякий новый день отец грозился взять зубоврачебное сверло и каждому проделать по дырке в голове. А потом все они одним днем закончились: остались в доме ведро воды из колодца, два мертвых крупных тела и одно крошечное тельце.

Дальше была большая жаркая изба. Человек в форме сидел и задавал вопросы, а маленький Илюша на них отвечал, только говорил будто не он, а кто-то другой через его рот и горлышко жутким голосом. Стоял тридцать пятый год, нарком тяжелой промышленности приказал чужому пока заводу освоить сварные барабаны для судовых котлов, а в крохотном селе шло следствие. Были люди, разговоры, показания. И седой, но не старый представительный мужчина в очках, отчего-то очень похожий на парторга Синицу, говорил человеку в форме про подземные и геотермальные воды с высочайшей концентрацией мышьяка, про смешение с мелкими грунтовыми водами, про случайное отравление колодца. А потом этот седой подмигнул восьмилетнему Илюше – подмигнул, как равному, как старинному большому другу, – и ушел…

…Вдруг все оборвалось, и Железняк вывалился обратно в пахнущую мочой и стойлом комнату Дианы.

– Не понимаю! – простонал он.

– Илья Валерьевич, все в порядке? – спросил с тревогой в голосе Виталик. – Вы с закрытыми глазами долго стояли.

Железняк кивнул и с внезапным раздражением подумал: «Чудак человек! У него ног, считай, больше нет, черт знает чего еще поломано, а он за меня переживает».

– Раз ты не знаешь, зачем существуешь, то, может, хотя бы из любопытства попробуешь поставить цель и ее достичь? – вдруг спросил Виталик у живущего внутри дочери. А потом как-то хитро и незаметно подмигнул Железняку – в точности как тот седой мужчина из недавней киносказки.

– Какую цель? – В бурлящем голосе забрезжило любопытство.

– Большую. Чтобы достижение ее давало смыслы. Давай узнаем у Ильи Валерьевича. – Виталик повернулся к Железняку. – Илья Валерьевич, какая у тебя сейчас главная цель? Понимаю, что дочь. Но я про другую цель, про трудовую, заводскую.

Железняк не мог взять в толк, что это сейчас происходит. Он готов был поклясться, что уже слышал раньше про какие-то странные смыслы, но не помнил когда. И на завод не получалось переключиться – голова трещала, в ней будто ворочался огромный, занимающий собой все сознание пробуждающийся зверь.

– Я н-н-е… А! Чехословацкий котел! – Железняка осенило. – Проклятый этот. Если бы его закончить, скинуть к чертовой матери, то как бы стало лучше и проще!

– Ну вот, – сказал Виталий и повернул голову к связанному телу Дианы. – Неужто и такое потянешь? Или только ноги у людей выковыривать умеешь?

«Это он