DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

невысокий светловолосый мужчина в джинсах и черном джемпере, натянутом поверх рубашки так, что выглядывал один только окольцовывающий шею кипенно-белый воротник.

Покойная жена Железняка когда-то при случае купила в «Березке» дочке джинсы – довольно скверно пошитые. Диана заносила их до дыр – уж очень ей понравились. Но на серьезном человеке с кафедры научного атеизма видеть их было непривычно.

– Виталий Иванович, – с открытой улыбкой представился гость. – Но лучше просто Виталик.

Железняк пожал протянутую руку и отметил, какая крепкая у Виталика хватка. Жизнь научила не доверять такой оценке – случай Синицы это подтверждал, – однако было в госте что-то незаметное, но очень честное, смелое, закаленное. И Железняку неистово захотелось ему верить.

За окном царила черная ночь, заунывно пел ветер и робко шелестели листья. Железняк и Виталик сидели за кухонным столом и говорили.

– Психиатрия иногда не столько лечит, сколько калечит. Порой, конечно, без нее никак, но не всегда… – рассказывал Виталик. – Когда ребенок говорит, что у него под кроватью страшный крокодил, который солнце проглотил, что нам поможет? Ставить уколы, лечить таблетками и электричеством? А может, накричать, поколотить? Или все-таки сделать вид, что ты этого крокодила прогнал, запугал, одолел и он никогда не вернется?

За немалую свою жизнь Железняк встречался с разными людьми – маленькими и большими, смелыми и трусливыми, – но не знал никого, похожего на этого щуплого мужчину с кафедры научного атеизма. Столько в нем было уверенности и спокойствия, столько скрытой, непоказной мощи, что Железняк с трудом давил иррациональное желание просто к нему прикоснуться, схватить за рукав, чтобы этой силой напитаться.

– Мне кажется, что он вас испугался. Впервые так замолчал, – доверительно сказал Железняк.

– Кто «он»?

– Ну, он. Живущий в моей дочери.

– Никто в вашей дочери не живет. То есть не живет, если говорить с вашими интонациями. – Виталик улыбнулся. – Психиатры сказали бы, что это онейроидный синдром, что у девочки периодическая шизофрения. Они бы госпитализировали ее и лечили аминазином.

– Нельзя госпитализировать, – возразил Железняк. – Оно говорит… Она, то есть, что убьет себя, даже если его… ее просто коснутся. Этому можно верить?

– А почему бы и не верить, Илья Валерьевич? Вы знаете писателя Зощенко? Нет? Ну, немудрено, его многие сейчас забыли. В общем, есть у этого Зощенко рассказ, и там герой, поп, все время думает, что, может, ничего там – заметили, я опять с вашими интонациями говорю – и нет, а все, что в природе есть, – одно сплошное электричество. Я как этот поп, только в другую сторону. Во всем на свете сомневаюсь.

Железняк кивнул с недоумением, а Виталик легко и заразительно рассмеялся.

– А еще я всегда говорю правду. Это у меня вроде кредо такого. Вот спросите что угодно. Все, что захотите.

– Что угодно? – В голове у Железняка была звенящая пустота, на ум ничего не шло, и он брякнул первое же попавшееся: – Что думаете про Чехословакию?

– Я не одобряю то, что чехи у себя устроили, хотя и знаю почему. Но и не одобряю наши танки, хотя опять-таки знаю, почему они там. Вот видите, какой я неодобрительный?

– А что думаете про Синицу?

– Добротная птица, желтопузая. Или вы про моего двоюродного брата? Он целеустремленный человек, но низкий душой и с болезненным желанием роста – то есть готов на подлость, чтобы расти. Но нашему делу предан.

Железняк так и не понял, как Виталик это сделал: буквально пара фраз, и вот уже ощущение, что они знакомы много лет, вместе стояли у станка, ходили в разведку, ездили на море.

А потом Виталик отставил стакан с недопитым чаем, сказал:

– Пойдем к вашей дочке, Илья Валерьевич, – и поднялся со стула.

Дочь лежала неподвижно, и Железняк с ужасом и одновременно с затаенным, постыдным облегчением представил, что она умерла.

– Здравствуй, Диана, – произнес Виталик.

– Здравствуйте, дядя Виталик, – ответили из живота дочери, но не обычным для живущего в ней бурлящим и глухим голосом, а намеренно искаженным, звучащим так, словно лепетала совсем маленькая девочка.

– Чревовещание, – сказал Виталик уважительно. – Ловко. Но мы такой фокус уже видали.

– Да ну?

– Даю слово чести. Диана, ты знаешь, зачем я пришел?

– Чтобы сделать меня обратно нормальной?

– Ты и так нормальная. Просто немного запутавшаяся, верно?

– Верно, дядь Виталик! Вы же в курсе – у меня экзамены выпускные и вступительные, я в Москву хочу: изучать гляциологию. Знаете, что такое гляциология? Это наука про льды! Попросите папу, он покажет, у меня марки есть. Кстати, знаете, как сильно удивились люди, когда впервые увидели ледник? Еще в шестнадцатом веке один монах-францисканец, всю жизнь мечтавший повидать такое чудо, описал ледник в Альпах. Помер, правда, после этого.

Железняк бросил быстрый взгляд на Виталика: понимает ли тот, что происходит, нормально ли все? Но Виталик если и был чем-то удивлен, то вида не подал. Стоял спокойный, расслабленный, уверенный в себе.

– Очень интересно, Диана. Послушай, а если я тебя развяжу? Может, мы тогда выпьем чаю – у вас превосходный чай – и ты еще про льды расскажешь? Я, кстати, в детстве летчиком хотел быть, но не стал, потому что…

– Потому что Марксом отравились?

Железняк почувствовал, как у него похолодело и мятно защипало в груди.

– Почему же «отравился»? Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.

– Здорово цитируете! – Детский голос на мгновение стал фальшиво-радостным и вдруг сменился тем страшным, глухим, бурлящим, которым живущий в дочери разговаривал все предыдущие дни. – А теперь попробуй меня своим Марксом выгони из тела. Нет же, Марксом только Адама Смита можно. Давай, бей еще меня Лениным, словно я ренегат Каутский.

Железняк опять бросил взгляд на Виталика и увидел, что тот слегка нахмурился.

– Ты очень начитанная девушка, Диана. Может, и вот это узнаешь? Материалистическое мировоззрение означает понимание природы такой, какова она есть, без всяких посторонних прибавлений.

– Постороннее прибавление – это про меня? – Идущий из живота Дианы голос как будто возбудился. – Можно так назвать, это нравится. А сейчас у меня тоже будет цитата.

Железняк понял, что живущий в дочери теперь обращается именно к нему, и чуть не захлебнулся в накатившем страхе.

– Проклят человек, иже надеется на человека.

На комнату обвалилась тишина, а потом вдруг раздался костяной хруст.

Железняк сделал два шага назад, повернулся и увидел, как Виталика приподняло на добрых полметра и словно начало растягивать невидимыми руками за ноги и голову. Побагровевшее лицо истязаемого исказилось от животного ужаса, рот искривило от боли, по подбородку поползли паутинки слюны.

Наблюдая воочию, как того, кто минуту назад был тверже