Кузница Победы - И. М. Данишевский

Вода, поступающая из тендера в котел, достигает температуры в семьдесят градусов. Это почти кипяток, который ошпарит мне руки, лицо, но иного выхода нет.

– Шланг, шланг – скорей!

Нет уже сил терпеть. Федя лихорадочно возится с рукавом, Коля нервно переминается на моем месте, смотрит в окно и нет-нет взглянет на меня – как я воюю с огнем. Все же молодцы мои ребята: ведь из-за всего, что сейчас у нас тут стряслось, локомотив не брошен неуправляемым. И это самое важное. Петеэровцев мы довезем вовремя!

Вода тугой струей ударяет в меня, отбрасывает, прижимает к стенке, я захлебываюсь в этом горячем потоке, но огонь с шипением гибнет, и я с невыразимым облегчением срываю с себя мокрое, прожженное во многих местах злополучное пальто. Руки целы, глаза смотрят, но боль все сильнее. Рубашка, белье прогорели, и под пальцами я чувствую волдыри, огромные, с куриное яйцо каждый.

Федя протягивает мне свой ватник, Коля уже успел свернуть цигарку. Я снова среди своих, в маленьком крепком коллективе, и, что бы ни случилось, приказ будет выполнен. А меня колотит уже дрожь, словно вытащенного из проруби.

– Подходим к Луховицам, Александр Иванович, – говорит Коля. – Останавливаемся? [401]

– Пусти меня, – говорю я и становлюсь к своему месту.

Входной светофор пропускает нас, вдалеке, на выходном, тоже зеленый, на перроне стоит дежурный по станции, и в руках у него фонарь горит разрешающе… Ну чем мне здесь помогут, боль, что ли, сделают меньше, ожоги вылечат? Еще чего доброго ослабею, потеряю сознание, как без меня доведут эшелон?..

И мы на скорости проскакиваем станцию.

– Что же ты это делаешь, Сан Ваныч? – кричит с левого крыла Федя. – Тебе ж медицинская помощь нужна!

– Идем на проход, раз "зеленая улица", – отвечаю я. – Постараюсь до Москвы дотерпеть.

…Прямо с поезда меня отправили в больницу с ожогами второй степени, которые мне лечили почти два месяца. Но наш литерный поезд прибыл к месту назначения не то что вовремя – даже с некоторым опережением.

Очутившись в непривычном – белом, тихом, больничном – мире, окруженный заботами медиков и товарищей по работе, я быстро пошел на поправку еще и потому, что стали радостными, победными сводки Советского Информбюро.

Мы наконец наступали – под Ростовом-на-Дону, Москвой, Ленинградом. И хотя я лежал, спеленутый бинтами, как новорожденный, в палате для тяжелых, я знал, что в грозном и могучем порыве всей страны на запад, на врага, есть и мой, пусть малый, вклад, частица моего труда.

Настал долгожданный день, когда я снова повел на фронт эшелоны. В первом из них ехали подразделения сибирской дивизии. Эшелон был готов к встрече с воздушным врагом: на головной платформе стояла, задрав ствол, скорострельная зенитка, а в хвосте словно принюхивались к бледному зимнему небу тупорылые "максимы" пулеметной "счетверенки". Подтянутые, бодрые, отлично экипированные и вооруженные сибиряки на традиционный вопрос об их настроении заулыбались, отвечали чуть не хором:

– Наступаем, брат, бьем фашиста, – значит, настроение хорошее!

Еще дымятся под откосом разбомбленные отступающим врагом вагоны, еще горят подожженные им станции, а части наших железнодорожных войск уже энергично [402] и самоотверженно трудятся на линии – ровняют насыпь, кладут на новые шпалы новые рельсы, сооружают временные мосты.

Через один такой мост на линии Калинин – Вышний Волочек провели мы свой поезд. Стояли сильные морозы, вода в реке наверняка промерзла до дна, и с русской смекалкой и смелостью железнодорожный путь проложили прямо по льду. Совсем неподалеку от взорванного оккупантами красавца моста вморожены в лед шпалы, к ним прибиты костылями рельсы, и медленно, осторожно эшелон тянется по этому непривычному полотну.

Возили мы теперь все чаще технику: танки, артиллерийские орудия, автомобили, "катюши", которые и под брезентом выглядели грозно со своими вздыбленными "рельсами". Это была мощь, и оттого радость, самая сильная, какая только могла быть в эту суровую, кровавую пору, переполняла сердце. Хотелось работать без устали. Сколько надо везти – три эшелона? Пожалуйста! Сколько суток нужно не спать – трое? Готовы! Для родной Красной Армии, для победы себя не пожалеем!

А мне вскоре горько не повезло. На станции Воскресенская стал править кувалдой клин сцепления тендера с паровозом, и металлический осколок ударил меня по глазу. Было железо, как ерш, все в заусенцах, и больно стало совсем нестерпимо. И все эта военная спешка виновата: хотелось поскорей отремонтироваться и тащить эшелон на фронт. Схватился за глаз – чувствую: мокро на ладони. Так и вел дальше локомотив – зажав глаз рукой. Прибыли к месту назначения, и здесь я разрешил Федору перевязать мне лицо индивидуальным пакетом. Когда ехали назад, уже помощник стоял на правом крыле, а я на его месте маялся, хоть и старался вида не подавать. А на станции Сортировочная меня так скрутило, что прямо в глазную больницу свезли.

После всяких осмотров и консилиумов предложили мне врачи подписать бумажку, что я-де, такой-то, не возражаю против удаления поврежденного левого глаза, иначе может стать худо второму, здоровому… Делать нечего – слепым оставаться не хочется – расписался я.

Рискнули врачи совершить надо мной какой-то смелый и опасный эксперимент. И глаз спасли. Видеть им я стал хуже, но глаз все же был сохранен. И – что было не менее важно – мне разрешили водить поезда.

Вернулся я на паровоз. [403]

Вызывает меня как-то внезапно Василий Романович Катков:

– Завтра, Саша, одевайся получше, в Кремль поедем. Нет, не шучу. Награды будут нам вручать.

Поехали. Нас три машиниста, группа слесарей, начальник депо и секретарь парткома. Вручил мне М. И. Калинин орден Ленина, поздравил. Постарался я не очень ему руку жать, как просил его секретарь. Посмотрел я внимательно на Михаила Ивановича: такой же он, как и все мы, – худой, усталый, невыспавшийся, но бодрый. А вскоре, после Сталинграда, когда война на запад повернула, силы и бодрости в нас прибавилось, но усталость – та еще не ушла. Уж больно тяжело досталась всему народу первая, самая тяжкая, половина войны. А теперь мы твердо знали: военное счастье нам уже до победы не изменит.

Мы – это те, кто на железных дорогах водил эшелоны сквозь вражеский огонь. Кто в огненных цехах на Урале сталь варил для "тридцатьчетверок", кто хлеб растил, кто нефть добывал, снаряды точил, в студеных морях рыбу ловил. Кто ребятишек в холодных классах учил. Это был настоящий трудовой фронт, неотделимый от фронта на передовой лицом к лицу