Кузница Победы - И. М. Данишевский

бригады – кинулись выяснять последствия бомбежки. Локомотив был целехонек, в эшелоне никого из бойцов и командиров не задело, лишь кое-где осколки побили стены вагонов. Бойцы на платформе уже перекидывались шутками и бегали за кипятком.

После первой встречи с "юнкерсом" я сделал вывод: если заставишь себя быть твердым, уверенным, то даже из труднейшей передряги можешь выйти целым и невредимым. Значит, главное – выдержка, собранность, умение не растеряться при любых обстоятельствах.

Служба наша на железнодорожном транспорте хоть и привычная и любимая, но нелегкая и передышки не выносит, а в войну и вовсе тяжелой и опасной стала.

На паровозе практику кочегаром у меня проходила Лида Захарова, студентка. Она как-то сказала:

– На транспорте мокрицам делать нечего, сюда орлов подбирать надобно.

Правильные были слова!

– Вот ты и понюхал пороху, побывал под бомбежками, скажи, что, по-твоему, можно сделать для обеспечения максимальной безопасности воинских эшелонов и наливных составов? – спросил Василий Романович, когда я пришел к нему доложить о происшедшем с эшелоном.

– Зенитные пулеметы на платформы надо поставить и к каждому поезду прицеплять, – бухнул я.

– Ну, это не от нас зависит, – усмехнулся начальник депо. – Ты, Александр Иванович, реальное предлагай, что в наших собственных возможностях.

Так появились у нас на паровозах скромные мешочки с деревянными пробками – в аварийных случаях заделывать пулевые и осколочные пробоины в паровозе, в цистернах. А вскоре будки на локомотивах обшили бронированным [392] листом, проделав в них, как на бронепаровозах, смотровые щели. И безопаснее стало, и мы, машинист и помощник, увереннее себя почувствовали. При налетах стали отгораживаться от вражеских пуль и осколков железными дверями.

Между собой мы, паровозная бригада: я, мой бессменный помощник Федя Нечушкин и кочегар Коля Хрисанов, а позднее Леша Панфилов – договорились, что при бомбежках не будем покидать паровоз. Из общежития во время отдыха постановили не бегать в щели: спали при бомбежках, силы для поездок берегли. Начальник депо узнал, что по нашему "почину" все, кто был на казарменном положении, перестали в щелях укрываться, и отругал нас, но не сильно, больше для порядка.

Ездили мы на великолепных отечественных паровозах серии "СО" – "Серго Орджоникидзе". Могучий то был локомотив, безотказный и неприхотливый. Если у танкистов любимой машиной стала "тридцатьчетверка", у летчиков – "Як" или "Ил", то для нас, машинистов, таковой оказался "СО". Котел у него мощный, парообразование хорошее, на любом топливе (даже тощем подмосковном буром угле) и при половинном давлении в 5-6 атм тянул. Да что там на угле – на сырых дровах тащит, бывало, наш богатырь. Конечно, он любил уход и ласку и хорошее знание его "характера" – механизмов, а в этом мы ему никогда не отказывали. Себя не жалели, а свой "СО 18-91" обхаживали как доброго, надежного друга.

Плечо, обслуживаемое нашим депо, было в те дни: Сортировочная – Куровская – Воскресенск – Рыбное – 182 км, 4-5 часов ходу – в зависимости от состава, который ведешь. На этой линии – хоть едешь в снегопад, в туман, хоть сквозь дождливую ночь – узнаешь знакомые тебе деревни, балки, колодцы, кусты, не говоря уже о станциях и разъездах, семафорах и светофорах.

Трудная подошла пора: езда в условиях затемнения, все учащающиеся бомбежки, да и тяговое плечо значительно увеличилось. Теперь уже приходилось брать воинские и наливные эшелоны в Рязани, Ряжске и доставлять их за Москву: по Октябрьской дороге – к Калинину и Великим Лукам, по Белорусской – к Смоленску. Но чем дальше, тем пробег поездов на север и запад становился короче. Возили к Вязьме, Дмитрову, Волоколамску, а потом уж вовсе к близким, пригородным станциям – Нахабино, Перхушково, Жаворонки, Снигири, Подлипки. [393]

А на восток все дальше увозили раненых и эвакуировавшиеся предприятия. Среди них – московские заводы, большие, знаменитые, гордость пятилеток, и малые, не всем известные, но для будущей победы очень необходимые.

Когда потянулись в октябре эти заводы в эвакуацию, поезда шли "трамвайным порядком" – в хвост друг другу. На одном блок-участке по два эшелона. Тащишься, как улитка, а впереди, метрах в двух-трех от твоего локомотива, мерцают огни последнего вагона впереди идущего поезда. По трое суток, голодные, вымотанные, изнервничавшиеся, двигались до Рыбного. Зато обратно, к фронту, неслись без остановок, по "зеленой улице".

А враг готовил нам новые испытания. Как-то поздним вечером прихожу в депо, скоро мне в рейс отправляться, и мы с дежурным Иваном Антоновичем Дворниковым опасливо поглядываем на запад. Гитлеровцы наладились в такие ночи налетать: тучами небо застлано, мгла крутая, их самолетам легко к объектам подбираться незамеченными.

Не знали мы, что на картах вражеских летчиков уже крестами помечены и Сортировочная, и наше депо: "юнкерсы" или "хейнкели" должны их уничтожить – сжечь, взорвать. А в этом родном моем депо "Великий почий" родился. Здесь мы, рабочие парни, комсомольцы, учились жить интересами всей страны, приноравливали свой шаг к стремительному бегу наших пятилеток. Мне за десять без малого лет труда в депо каждый уголок знаком и близок. Сколько я дорожек сюда от дома проторил!

Все ближе стучали тяжелые зенитные орудия, с лязгом падали уже неподалеку осколки от их снарядов. Белые прожекторные полосы метались среди туч над самой станцией, а ноющий вой моторов фашистских самолетов эхом отдавался в гулкой пустоте путевого двора.

Из туч выпала и поплыла вниз, разливая далеко вокруг неживой слепящий огонь, осветительная бомба на крошечном игрушечном парашютике.

– Сейчас фашист махнет фугаску, – почему-то шепотом сказал я Дворникову. – Ложись, Антоныч!

Но мы не легли и ждали удара стоя. А на станцию, на депо с гулом, переходившим в свист, стали падать десятки зажигательных бомб. Едва коснувшись земли, они вспыхивали ослепительным бенгальским огнем. Прямо на глазах загорались пропитанные мазутом шпалы на путях. Из смотровых канав, где помощники и кочегары [394] всегда смазывали локомотивы, с треском и искрами выбивалось пламя. Казалось, сама промасленная почва тлеет и вот-вот вспыхнет огнем. К счастью, фашист не бросил вслед зажигалкам фугасок – видно, посчитал, что и так все уничтожит гигантский костер.

Мы с Иваном Антоновичем без уговора метнулись разом к загодя приготовленным и расставленным повсюду мешкам с песком. Они были сейчас единственным средством борьбы с фосфорным огнем "зажигалок". На наше счастье, первые попавшие нам в руки мешки оказались с сухим песком, и самые опасные бомбы мы сравнительно быстро присыпали им и затушили. "Зажигалки" фыркали, точно живые существа, отбрасывали песок, но мы хватали новые мешки и сыпали его на этих маленьких злобных зверюшек,