Галерея женщин - Теодор Драйзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отпуск я собирался посвятить литературному труду, этим и занимался все свободное от отпускных развлечений время. Через несколько дней я всей душою влюбился в эти края – в знойные поля без края, тихие улицы, длинные пыльные дороги, фермеров и горожан, простой домовитый уклад их жизни. Тут же рядом находилось кладбище, повествовавшее о шестидесяти примерно годах существования городка, я изучал на нем надгробия. В миле-другой бежал между сырыми берегами затененный деревьями ручеек, я садился там и удил рыбу. На пути туда находилось зимнее жилье зажиточного фермера-скотовода, близкого соседа нашего семейства, – на лето дом отдавали моим тестю и теще. Именно в этом доме, в большой прохладной и чопорной «зале» – такие бывают в большинстве фермерских домов, – я определил свой письменный стол, разложил на нем книги и бумаги.
И все же посреди этой долгой череды золотисто-солнечных дней, несмотря на гудение пчел, далекий перезвон коровьих колокольчиков, благоухание цветов, перекличку и щебет птиц, печальное посвистывание поездов вдалеке, я был несчастен. Образовавшуюся пустоту не могли полностью заполнить ни красота окружающего, ни дружеское общение со всеми его развлечениями и удовольствиями. И ночью и днем, под ясными звездами, я мечтал о любви и красоте, загадывал желания. Ибо – смотрите же! – жизнь, пора любви, красота – все ускользает прочь! Мои лучшие годы! А все эти люди, при всей моей к ним приязни, были провинциалами – и навеки ими останутся. Тут нет их вины. Они не способны думать о том, о чем думал я, сознавать всю суть моих грез. Я прекрасно видел, что их духовный горизонт ограничен церковью. Именно к ней они обращались в тяжелые минуты мирской жизни, ибо она обещала блаженство в жизни горней. Книг здесь не водилось, картин тоже и музыки, что же до чаяний… что ж, порой встречались люди, которые чего-то чаяли, но… Соответственно, предаваясь чтению Китса, Шелли, Харди, Омара и наблюдая за чередою дней, я то радовался, то печалился. Жена, разумеется, старалась поддержать меня и умственно, и духовно, но я от нее устал, предпочитал оставаться наедине и работать, читать, гулять или думать.
А потом в один прекрасный день явился – поприветствовать нового «родича» и, разумеется, разобраться, что он за птица, – еще один мой свойственник, которого раньше я не видел, тот самый Хаудершел, с женой и дочерью; последней было лет семнадцать-восемнадцать, и была она розовощекой, смешливой и жизнерадостной – лучше не пожелаешь. Сколь неподдельно безыскусной и милой бывает юность – стройной, грациозной, гармоничной, свежей, украшенной, в ее случае – изобилием пшенично-золотистых волос, большими влажными серо-голубыми глазами, маленькими ладонями и ступнями. Говоря коротко, с первого же взгляда я, в силу переполнявшей меня от неприкаянности романтической тоски, пришел к выводу, что она воплощает в себе тот самый образ физической привлекательности, который сложился в моих мечтах. При этом – полное невежество в отношении жизни и книг, это было видно сразу; вместе с тем – по крайней мере, при мне она демонстрировала именно это – веселость духа, основанная на неопытности и иллюзиях. Эти невинные улыбки, без грана кокетства! Этот звонкий смех! Это ошеломительное ощущение неисчерпаемого здоровья! Эти стремительные, легкие, грациозные движения! «О небеса! – едва не воскликнул я. – Какая отрада, какая естественность!» Ибо чувствовалась в ней беззлобная задиристость, без всякой примеси злонравной нарочитости, – и это меня очаровало. «Воистину, – в первый же миг сказал я самому себе, – передо мной человек, наделенный природной доброжелательностью того, кто слишком плохо знает жизнь и потому считает, что мир лучше, чем он есть на самом деле!»
А ее отец! Этот высокий, сухопарый, заскорузлый персонаж! Воистину, он воплощал в себе хлесткую силу кнута – и невежество десяти кнутов. Рысьи глаза, раздутое самомнение, подозрительность и скрытность – полагаю, таким и пристало быть федеральному маршалу. Мне стало известно, что по долгу службы он уже успел поймать парочку довольно опасных преступников, а помимо того, если я правильно помню, двоих он «правомерно» уничтожил. Тщеславный, отважный, упрямый, при этом скупой на слова, он ходил в длиннополом сюртуке, а на голове у него красовалось широкополое сомбреро, столь любимое в американской глубинке, – на поясе, уверен, он носил парочку пистолетов. При этом в кругу родных и знакомых был он само добродушие и, вне всякого сомнения, испытывал к своему клану самые теплые чувства. Горе всякому, кто ненароком обидит кого-то из его близких, думал я, хуже того: он поступит, как иной головорез из Кентукки, одержимый жаждой кровной мести. Жена его, как я уже говорил, была малоросла, разговорчива – стрекотала как сверчок, суетилась, скакала то тут, то там. Она постоянно сыпала всякими историями, иллюстрировавшими поступки и причуды ее мужа и прочих обитателей их захолустного мирка. Жили они, как я выяснил, в двадцати пяти милях от нас, в Арканзасе, среди предгорий и живописных речных долин – в краю, совсем не похожем на плоский здешний.
Однако из всего этого семейства внимание мое привлекла одна только дочь, Релла. Увидев ее однажды, я уже не мог более отвести глаз, все смотрел, как она ходит по дому, бегает по поручениям родичей в лавки, а под конец дня жизнерадостно помогает бабушке накрыть стол к ужину. Воистину, думал я, передо мной совершенно ослепительная красота. При этом столь необычайная – и столь непросвещенная. И как же меня к ней тянуло – к этой красе, красе, красе! Довершив мое порабощение, она сразу же сочла меня, причем с полнейшей невинностью и искренним расположением, членом своей семьи. С тех пор она называла меня дядей Даном и, судя по всему, причисляла к тем удачливым мужчинам из своего семейства, которые имели полное право ожидать, что и она, и остальные женщины будут постоянно о них печься. «Господи, какая красота! – ахал я. – Какие глаза! Какие губы! Какие волосы! Какая стройная, гибкая фигура!» Наблюдая за ней, я не мог удержаться от мысли: как могла эта непритязательная пара, ее родители, произвести на свет подобное совершенство!
После, впрочем, я – как оно мне было свойственно в те дни – решил, что девушка эта не для меня, и приготовился к
