Галерея женщин - Теодор Драйзер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом, когда речь заходила о мире в целом, она, понимая, что существуют разные степени одаренности и, благодаря странным причудам мироздания, именно люди безнравственные зачастую придают внешний блеск и цвет нашему обществу, склонна была вглядываться в людей преуспевающих и красивых, пусть безнравственных и каких угодно, и копировать нюансы их стиля, манер и даже образа мыслей – в той степени, в какой это не вступало в противоречие с ее собственными убеждениями: тем самым она пыталась отточить собственное очарование. И в силу тех же соображений люди безусловно высоконравственные, но при этом обделенные умом, средствами или положением в обществе, как правило, не привлекали ее внимания – она ограничивалась лишь самыми надежными из них и их расположения как раз добивалась. Подобная хитроумная самозащита у кого-то могла вызвать восхищение, меня же лишь озадачивала, а подчас и раздражала. Я начинал понимать – вернее, мне так казалось, – что жена поставила перед собой задачу укрепить собственные позиции с помощью уловок, которых можно набраться у подобных негодяев, при этом никак не запятнав ни себя, ни собственный безмятежный брак.
Я же все это время проводил в унынии, тревогах и досаде, причем они день ото дня усиливались, поскольку в мыслях я постоянно перебирал чужие любовные истории, которые мне казались куда счастливее моей собственной. Я завидовал чужому благополучию. О юность, юность, юность! Красота! Ее опаляющее притяжение! Я пришел к выводу, что легче умереть, чем жить, не испытав благосклонности ни одной ослепительной красавицы! При этом я твердо придерживался мнения, что поскольку я человек женатый, то ни за что не подпущу к себе ни одну женщину – будь она молодой или старой, доброй, дурной или никакой! И уж тем более ни одну из тех, которые в то время могли заполнить раму моей фантазии. Будь я увереннее в себе и не цепляйся так за собственные убеждения, те или иные вполне очевидные признаки или доказательства противоположного могли бы меня поколебать, – но уверенности в себе я не испытывал.
Стоял июнь погожего лета, мы поехали погостить к родственникам жены в Д. – городок, расположенный в одном из тех больших штатов, что прилегают к Арканзасу. Я уже успел перезнакомиться почти со всеми родичами своей супруги, они были мне по душе – по душе и теперь. То были приятные, домовитые, пусть и крайне традиционные люди, пользовавшиеся уважением за свою честность, трудолюбие и прочие великолепные качества, за счет которых в обществе и образуются самые прочные и неразрывные связи. Почти все они были вполне состоятельны, занимались торговлей, банковским делом или сельским хозяйством, все проявляли друг к другу искренний интерес – по крайней мере, пристально следили за тем, чтобы никто не опускался ниже уровня идеалов и стандартов сообщества или класса, к которому они принадлежали. Что касается нас, мы пользовались их уважением как более чем достойный пример принадлежности к их общественному укладу, равно как и успеха, к которому все они стремились.
Край, в котором они обитали, с первого же взгляда пришелся мне по душе, хотя и представлял собой скучную равнину, которая тянется почти повсеместно к западу и востоку от Миссисипи. На солидном расстоянии друг от друга встречались небольшие серо-белые унылые деревянные городки – в каждом Главная улица, один-два церковных шпиля, горстка лавчонок и разбегающиеся в разные стороны, далеко не всегда затененные деревьями жилые улицы, столь характерные для тогда еще не вполне сформировавшейся Америки. В городке, где они обитали, насчитывалось около полутора тысяч жителей, все одного работящего провинциального типа. Домик, который занимали родители жены, был простым, приземистым, в восемь-десять комнат и стоял в самом конце улицы – за ним был только еще один (кстати, в этом последнем доме жил другой их зять, игравший довольно важную роль в местной политике). Никаких потуг на позерство или роскошь. Да, в некоторых местах уже распространились автомобили, но не здесь. Вместо них – лошади, тележки, кибитки и жуткие проселки, по которым все это ездило. Во всех справных домах, даже самых зажиточных, держали коров, свиней, гусей и куриц. К западу, востоку и югу тянулась плоская прерия, по которой тут и там были раскиданы домишки, деревья, амбары, но по большей части то был плоский, открытый всем ветрам, иссушенный солнцем мир. А какие поля! То на них шелестела и волновалась зеленая пшеница, то желтели поспевающие колосья. Немногочисленные деревья одинокими косматыми силуэтами выступали на фоне бескрайнего неба. По железной дороге-одноколейке шли поезда – она была частью большой магистрали, – но здесь останавливались редко. Фермеры и чужаки приезжали в город на тележках, в кибитках или верхом и со всеми сердечно здоровались: «Как жизнь?»
Должен признаться, что в этом благопристойном мире я – человек со склонностью скорее к словесности, чем к торговле, – поначалу чувствовал себя не в своей тарелке. Позднее, благодаря приязни к его обитателям, все-таки ощутил себя как дома. Видимо, поскольку я совсем не походил на большинство других их зятьев – ведь я был писателем или, так сказать, «художником», существом довольно загадочным, которое, по неведомым причинам, может позволить себе бездельничать, гулять, праздно сидеть за столом и что-то там царапать пером по бумаге, – на меня смотрели снизу вверх и всячески меня превозносили. Кроме того, я всегда, даже в будние дни, носил одежду, которая здесь считалась праздничной или выходной, тогда как почти все остальные – банкир, бакалейщик, политик, священник, – по крайней мере, на неделе одевались куда менее вычурно, пусть живописно и практично (при этом обладая материальными средствами, на какие я в те времена и надеяться-то не смел!). Соответственно, несколько недель кряду – на всем протяжении нашего визита – среди них царила весьма праздничная атмосфера. Мы были людьми «другими», а следовательно, интересными. Повидаться с нами постоянно являлись разные сыновья и дочери, состоявшие или не состоявшие в браке. Были они людьми смешливыми, жизнерадостными, любили сельские розыгрыши и шутки, с приязнью и преданностью относились ко всем, кто входил в их непосредственное окружение. При этом было совершенно очевидно, что
