Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

в той или иной степени знали европейскую революционную историю. Молодые османы, то есть ориентированные на реформы интеллектуалы и высшие государственные чиновники периода примерно между 1867 и 1878 годами, восхищались Французской революцией (но не террором, который они не одобряли), и младотурки рубежа веков ориентировались на тот же образец[756]. Основные труды дореволюционного европейского Просвещения, такие как работы Руссо, были переведены на различные восточные языки. В Китае Американская революция была более популярна, чем Французская, но на китайский язык было переведено мало исторической литературы о ней. На рубеже веков большинство интеллектуалов считали образцовой энергичную политику модернизации «сверху», которую представлял, в частности, царь Петр Великий[757]. Еще более важной моделью для революционеров как в Китае, так и в Османской империи служила Япония эпохи Мэйдзи[758]. Там просвещенная элита без кровопролития сделала страну богатой, сильной и цивилизационно приемлемой для Запада. Китайские революционеры видели свою модель и цель отчасти непосредственно в политических институтах Центральной Европы и Северной Америки, отчасти в трансформации, в некотором смысле – азиатизации таких институтов, примерно как в Японии, пусть и не обязательно во всех деталях à la japonaise[759]. Младотурки также особенно симпатизировали Японии, поскольку она только что нанесла тяжелое поражение России, заклятому врагу османов. Они внимательно следили за тем, что происходило по соседству в России и Персии, и комментировали это в своей прессе. В обеих революциях народные протесты сыграли большую роль, чем младотурки предполагали в своих собственных сценариях. События в соседних странах, особенно в России, убедили их в том, что прежней младоосманской стратегии оказания давления только на правящий аппарат недостаточно[760].

Революции в Иране, Османской империи и Китае не были несовершенным подражанием западным моделям и не копировали друг друга. Это не исключало готовности учиться друг у друга. Трансфер происходил часто, хотя никогда не имел решающего значения. Например, иранские рабочие на нефтяных скважинах в российско-азербайджанском городе Баку привезли с собой революционные идеи в Тебриз[761]. Китайская революция 1911 года нашла большую поддержку среди богатых китайцев за рубежом, которые, живя в США или западноевропейских колониях в Юго-Восточной Азии, познакомились там с преимуществами сравнительно либеральной экономической политики. Такое обучение могло идти и по более сложным путям. Японский князь Сайондзи Киммоти из знатного клана Фудзивара прибыл в Париж в марте 1871 года для изучения французского языка и права. Он стал очевидцем Коммуны, пробыл в столице Франции десять лет и вернулся в Японию, убежденный, что его страна должна ввести у себя основные гражданские свободы, не подвергая себя опасности неограниченного народоправства[762]. Этот друг Жоржа Клемансо позже стал одним из самых важных представителей либеральной элиты в Японии: в качестве многократного министра, премьер-министра и, наконец, последнего выжившего старшего государственного деятеля эпохи основания.

В группе четырех революций рубежа веков Россия особенно отличалась в одном отношении: она, в основном в результате политики модернизации под руководством министра финансов Витте, была гораздо более экономически развитой, чем три другие страны. Только в России уже существовал промышленный пролетариат, достаточно многочисленный и сознательный, чтобы иметь возможность представлять свои интересы политически. Ни в одной из азиатских стран в то время не была бы возможна демонстрация подобная той, что состоялась 9 января 1905 года («Кровавое воскресенье» в Санкт-Петербурге), когда 100 тысяч рабочих прошли мирным маршем к Зимнему дворцу, чтобы вручить петицию царю. В результате расправы, которой царские войска положили конец этой демонстрации, по всей Российской империи, от Риги до Баку, началось беспрецедентное забастовочное движение, в котором, по некоторым данным, приняли участие более 400 тысяч человек[763]. Еще более масштабной стала всеобщая забастовка, которая с октября 1905 года сконцентрировала растущие волнения во многих частях империи. Там, где еще не было достаточно промышленности и где железные дороги были еще настолько редки, что забастовка на них не могла нанести реального ущерба, в ход шло такое средство борьбы, как бойкот, то есть забастовка торговцев и потребителей, с помощью которой были достигнуты большие результаты в Иране и (до середины 1930‑х годов) в Китае. Таким образом, хотя русская революция 1905 года была более «модерной» с точки зрения ее социальной движущей силы, чем параллельные движения в трех азиатских странах, она была достаточно близка к ним в других отношениях, чтобы можно было провести сравнение. В целом сходство между четырьмя революциями по меньшей мере столь же велико, как и различия между ними, и даже там, где различия в предпосылках и национальных путях развития наиболее разительны, сравнение тем не менее может пролить свет на соответствующие особенности.

Деспотизм и конституция

Все четыре революции были направлены против автократий старого образца, подобных которым никогда не существовало в Западной Европе. Традиции ограничения власти с помощью закона в России и Азии не полностью отсутствовали, но были гораздо менее развиты, чем в Западной Европе. Дворянство и другие землевладельческие элитные группы не имели достаточно сил, чтобы сформировать противовес абсолютной власти правителя по модели западноевропейского (или японского) феодализма. Относительное положение монархов в соответствующих политических системах было более неоспоримым, чем положение Людовика XVI, не говоря уже о Георге III Английском. В принципе это были деспотии, в которых последнее слово оставалось за правителем, и ему не приходилось считаться ни с собранием сословий, ни с парламентом. Но это не означает, что власть осуществлялась с деспотическим произволом. Здесь, более чем в других системах, очень многое зависело от личных качеств каждого властителя. Султан Абдул-Хамид II наиболее близко соответствовал западному клише деспота. Он в феврале 1878 года положил конец начатой всего двумя годами ранее робкой парламентаризации Османской империи, отправил парламент (и без того довольно бесполезный) на бессрочные каникулы и приостановил действие конституции 1876 года[764]. С тех пор он правил как довольно активный самодержец. Царь Николай II (правил в 1894–1917 годах) мало в чем ему уступал. Он не делал никаких уступок либеральным течениям того времени. В целом Николай был, пожалуй, менее эффективным монархом, чем Абдул-Хамид, еще меньше соответствовал основным тенденциям своего времени, а в последние годы жизни все больше предавался странному обскурантизму[765]. В Иране шах Насир аль-Дин (правил в 1848–1896 годах) был застрелен убийцей в 1896 году, после полувекового пребывания на троне. Он не начал почти никаких реформ, но по крайней мере взял под контроль имевшие дурную славу непокорные племена Ирана и таким образом сохранил относительное единство страны[766]. Его сын и преемник Музаффар аль-Дин (правил в 1896–1907 годах) оказался мягким и слабым в принятии решений