Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства - Юрген Остерхаммель

типа – правительство Гоминьдана после 1927 года – не сумел добиться менее полной стабилизации, и долгосрочный процесс политической дезинтеграции, усиленный революцией 1911 года, был остановлен и обращен вспять только после 1949 года – благодаря второй, коммунистической революции.

Но каковы краткосрочные результаты революций, если рассматривать их еще, так сказать, в горизонте XIX века? В России зачатки конституционного развития, которые временами были чем-то более серьезным, нежели просто «псевдоконституционализм» (как выразился Макс Вебер), закончились в июне 1907 года государственным переворотом, совершенным премьер-министром Столыпиным при поддержке царя. Государственная дума, выборный орган народного представительства, на создание которого царь согласился во время революции 1905 года (к этому моменту уже Вторая дума), была распущена. Ее преемница, Третья дума, избранная на основе нового, крайне неравноправного избирательного закона, была, соответственно, робкой и послушной. Четвертая государственная дума (1912–1917) уже не играла почти никакой роли[784]. Процесс парламентаризации России был прерван в 1907 году. Столь же тяжелое поражение постигло процветающий парламентаризм, который в течение очень короткого времени развился в Иране. Здесь – в такой степени, какой не было нигде в Азии, – парламент (majles) превратился в центральный институт политической жизни; главными движущими силами его служили базарные торговцы, либеральное духовенство и светская интеллигенция: эта триада потом вновь проявилась в Исламской революции 1979 года[785]. Шахский переворот в июне 1908 года был осуществлен с большой жестокостью и последовательностью. Но если в России после роспуска Второй думы наступила всеобщая апатия, то сопротивление шаху и его казакам привело к гражданской войне, которая на севере страны закончилась только после вмешательства российских войск зимой 1911 года. Очень многие политики-конституционалисты и революционные активисты были отстранены от своих должностей, казнены и депортированы[786]. Параллели с Венгрией 1849 года очевидны, хотя тогда право отомстить революционерам русские предоставили Габсбургам. Однако парламентаризм уже укоренился в политической культуре, и Иран c тех пор всегда считал себя принципиально конституционной страной, несмотря на все смены режимов.

Совсем другое дело Китай. Там до 1911 года требование государственной эффективности, как внутренней, так и внешней, было гораздо важнее, чем стремление к демократизации. Начиная с 1912 года Китай неоднократно принимал конституции. Однако институт парламента так и не смог закрепиться до сего дня (за исключением Тайваня с 1980‑х годов). Революция 1911 года не создала стабильных парламентских институтов и, что еще более важно, не создала действенный для практической реализации миф о парламентском суверенитете, который можно было бы использовать. Нигде Старый порядок не рухнул так быстро и тихо, как в Китае. Нигде республика не возникала так внезапно из руин. Но и нигде единственная сила, которая теоретически могла бы удержать страну от распада в таких обстоятельствах, – военные – не действовала так безответственно. Революция ликвидировала цензуру и навязанный государством институциональный конформизм. Таким образом, она открыла, по крайней мере, города Китая для особого вида модерности без создания стабильных институтов.

В этом отношении развитие османской Турции было более успешным, а переходы более плавными. Прежний султан Абдул-Хамид еще год оставался на троне, пока его сторонники не попытались сместить новых правителей. Преемник Мехмед V Решад (правил в 1909–1918 годах) впервые в истории Османской империи стал конституционным монархом без политических амбиций. Такой мягкий финал не был уготован династиям Романовых и Цин. Период свободы и плюрализма, начавшийся в 1908 году, закончился в 1913‑м после успешного покушения на Махмуда Шевкет-пашу, одного из лидеров младотурок. В то же время в результате Балканской войны империя оказалась в крайне тяжелом внешнеполитическом положении[787]. Однако младотурецкая революция привела не к временной реставрации (как в России и Иране) или к территориальной дезинтеграции центрального государства (как в Китае после интермеццо Юань Шикая после 1916 года), а скорее, через препятствия и обходные пути, к возникновению одного из самых устойчивых к кризисам и гуманных государств в Евразии в межвоенный период – Кемалистской республики. Ататюрк был, конечно, не демократ, но с другой стороны – просветителем, а не соблазнителем своего народа, не поджигателем войны, не турецким Муссолини. Таким образом, османо-турецкий революционный процесс демонстрирует наиболее четкую логику среди четырех евразийских революций. Он протекал относительно стабильно и непрерывно, найдя себе цель в кемализме 1920‑х годов. Около 1925 года, когда эта цель была достигнута, Россия (Советский Союз) и Китай вступили в новые фазы своей бурной истории. В Иране в тот год военный Реза Хан сверг династию Каджаров, ставшую чисто декоративной, и провозгласил себя первым шахом новой династии Пехлеви. В течение двадцати лет своего фактического самодержавия, с момента восхождения на пост военного министра в 1921 году и до изгнания в 1941‑м, Реза гораздо более четко, чем его современники Кемаль Ататюрк в Турции и Чан Кайши (попеременно занимавший пост военного и политического лидера с 1926 года) в Китае, воплощал в себе тип жесткого военного диктатора с ограниченной готовностью к модернизации. Однако, в отличие от Ататюрка, он не был строителем институтов или человеком с политическим видением, а слабость Ирана сделала его гораздо более зависимым от великих держав, которые в итоге свергли шаха за прогерманские взгляды[788]. История Ирана в ХX веке, ставшая следствием революции 1905–1911 годов, более прерывиста, чем история Турции. Важные цели революционеров остались нереализованными. Вторая революция в 1979 году преследовала новые, нелиберальные цели за десять лет до того, как в России также произошла новая революция. Только в Турции после переходного периода 1908–1913 годов, что примерно синхронно с послереволюционной Мексикой, революций больше не происходило.

Все четыре евразийские революции, произошедшие вскоре после 1905 года, не случились внезапно среди полного спокойствия. Возникшие в XVII веке в Западной Европе фантастические представления о полной неподвижности, царящей под властью кровожадных «восточных деспотов», искажали реальность. По всей Евразии общества находились в не менее бурном движении, чем в Европе, существовали многочисленные разновидности протеста и коллективного насилия[789]. Например, в Иране, который в основном послужил материалом для западной концепции восточного деспотизма, отдельные группы населения неоднократно поднимали восстания и таким образом, как и в Европе раннего Нового времени, пытались отстаивать свои интересы с помощью прямого давления или демонстраций: кочевые племена и городская беднота, женщины, наемники и чернокожие рабы, иногда «народ» в целом, особенно в знак протеста против иноземцев[790]. В других азиатских странах ситуация отличалась лишь количественно, но не качественно. В Китае государство традиционно лучше контролировало население, чем в мусульманских странах. Там существовала система коллективной ответственности (baojia), при которой целые семьи или деревни несли ответственность за проступки отдельных людей. Однако это работало лишь до