Большая семья - Филипп Иванович Наседкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, вы только подумайте! — кричал Терентий Толкунов, размахивая над головой руками. — Нет, вы только подумайте! Три нормы на брата! Три нормы!.. Да когда ж такое было? Когда — кто мне скажет? Кто слыхал такое?
На это Арсей спокойно отвечал:
— А ты, Терентий Данилыч, слыхал когда-нибудь, чтобы люди выстояли такую войну, какую мы выстояли? А на войне-то, думаешь, людям приходилось меньше трудиться?
— То ж война, Арсей Васильич!
— А это тебе что — игрушки? Это тоже война!.. Война за хлеб!
Ульяна слушала, затаив дыхание. Перед взором расстилалось море спелой пшеницы. Целое море! Оно ждет людей, ждет их рук, ждет их труда. Как же лучше справиться с этим неспокойным, волнующимся пшеничным морем?.. Ульяна думала с напряжением, думала мучительно, до острой боли в висках. И вот тогда мысль о работе по-новому окончательно окрепла. Слабосильная, неспособная сама связать сноп, старуха идет впереди и крутит жгуты. Следом за ней она, Ульяна, готовыми жгутами вяжет снопы. Что же будет? Три нормы? Нет, больше! Пять, а может быть, и шесть норм! Шесть норм на одну вязальщицу!.. Ей хотелось выйти и сказать, что она даст шесть норм. Но она не сделала этого. Она глубже забилась в полутемный угол, прислонилась к стене. От радости, от возбуждения у нее кружилась голова. Она высоко подняла руку за то, чтобы принять условия колхоза «Борьба»…
Арсей шел за Недочетом. Перед началом косьбы старик спросил председателя:
— Первым желаешь?
— Нет, уж давай ты первым, — сказал Арсей, вспомнив соревнование на сенокосе. — А я за тобой. Только не обижайся, если загоню.
— Ладно, — усмехнулся Недочет. — Цыплят по осени считают…
Они шли ровно. Арсей не отставал ни на шаг. Ульяна с помощью Прасковьи Григорьевны успевала вязать за ними. Она быстро переходила с ряда на ряд, обвивала снопы скрученными Прасковьей Григорьевной жгутами и бережно, чтобы не обить зерно, укладывала их на жнивье. Со стороны можно было подумать, что это не работа, а забава для нее. На самом же деле труд вязальщицы — тяжелый труд, требующий большой выносливости, ловкости, умения. Чем искуснее вязальщица, тем легче дается ей работа. Ульяна, работала быстро. Не забывая о долгом летнем дне, она рассчитывала и экономила силы. Движения ее были продуманными и точными. Она делала только то, что требовалось. Ни одного лишнего движения — в этом было ее преимущество перед менее опытными и нерасчетливыми вязальщицами.
Первые два ряда она закончила, догнав косарей. На новый прогон переходили вместе с Прасковьей Григорьевной вслед за косарями.
— Уморилась? — спросила Ульяна свою помощницу.
— Нет, что ты, Уля, — торопливо сказала Прасковья Григорьевна. — Только руки маленько трясутся…
— А я думала, еще рядок прихватим, — с сожалением сказала Ульяна.
— Что ж, давай, — согласилась Прасковья Григорьевна.
— А руки как?
— Ничего, — засмеялась Прасковья Григорьевна. — Разойдутся…
Во второй заход они прихватили и рядок Терентия Толкунова. Он шел следом за Арсеем. Бригада плотников была на время уборки расформирована. Сам бригадир теперь соревновался с председателем и его заместителем.
На трех рядках работа шла медленнее. Прасковья Григорьевна бегала от первого ряда ко второму и третьему, от третьего ко второму и первому и точно спиралью связывала их следами своих башмаков. Ульяна не поспевала за ней. Крупная, чистая пшеница выскальзывала из рук, перетягивала тяжелыми колосьями. Но Ульяна была не из тех, которые легко сдаются. Она удвоила усилия. Одним перекатом через правую руку она перекидывала сноп и, придавив его коленом, быстро скручивала. Она берегла время и старалась первым же захватом грабель подобрать все стебли.
Так работали долго. Пузатые снопы устилали скошенное поле. Солнце стояло высоко и сильно припекало. Оно золотило жнивье, отсвечивало в глазах. В конце загона в глубокой лунке под снопом стоял кувшин с водой. Прасковья Григорьевна перед новым заходом жадно пила теплую воду. Но Ульяна ограничивалась одним-двумя глотками, смачивающими пересохшее горло. Она знала, что вода в жаркую рабочую пору быстро переходит в пот, забивает поры тела и вызывает усталость. Лучше томиться жаждой, чем потерять силы.
Беспокоило одно: выдержит ли Прасковья Григорьевна? Ульяна присматривалась к старухе, которую в мыслях называла ласковым словом «свекровушка», с тревогой ждала, что вот остановится помощница и, обессилев, присядет. Но тревога была напрасной. Прасковья Григорьевна все так же бегала от ряда к ряду и, обливаясь потом, проворно крутила жгуты. Глаза ее под седыми бровями задорно горели. Трудная работа точно молодила ее, а желание быть необходимой вызывало бодрость духа, поддерживало силы.
— Знаешь что, дочка, — сказала Прасковья Григорьевна Ульяне на одном из заходов. — Я вот смотрю и думаю: не так мы работаем.
— Как не так, Прасковья Григорьевна? — спросила Ульяна.
— А вот смотри, сколько мы с тобой идем и сколько времени попусту теряем. А надо вкруговую. Вон как косилка ходит. Пшеница хорошая, прямая, с любого боку подходи и коси.
— Это правда, — согласилась Ульяна и удивилась выносливости старухи. — Ты скажи сыну.
Прасковья Григорьевна вытерла лицо платком.
— Я бы сказала, да боязно, дочка.
— Отчего ж боязно?
— Стара я, чтоб молодых учить.
— А они, что ж, молодые-то, такие уж ученые, что их и поучить нечему? — возразила Ульяна. — Ну, уж если сыну стесняешься, скажи Недочету. Он-то не молодой.
— Разве Недочету сказать? — проговорила в раздумье Прасковья Григорьевна. — Да нет, и Недочету не скажу. Они ж сами видят. Должно, нельзя, раз так не работают.
Перед обедом на поле появился грузовик с отрядом школьников из города. Они должны были приехать утром, но старая машина, как на зло, трижды останавливалась в дороге.
Переговорив с руководителем отряда, молодым учителем, Арсей послал Недочета распределить приехавших ребят по бригадам. Ульяна посоветовала Прасковье Григорьевне отдохнуть,
