Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теймура соседи боятся, а Баджи, его жену, избегают.
Кое с кем из соседей Баджи все же сблизилась. Это пожилая бездетная пара, Ага-Шериф и Зийнет-ханум.
До революции Ага-Шериф в течение многих лет был преподавателем истории в гимназии. Историю родины он излагал не по программе царского министерства народного образования с ее оскорбительным делением народов России на «коренное население» и «инородцев», попал в список неблагонадежных и был уволен.
Мусаватисты с приходом к власти, нуждаясь в опытных педагогах-азербайджанцах, привлекли Ага-Шерифа к работе, но и с ними он не нашел общего языка. На одном из учительских собраний, в ответ на призыв мусаватистов порвать с русской культурой и приобщиться к османо-турецкой, Ага-Шериф напомнил, что лучшие люди Азербайджана всегда являлись друзьями России — писатель-философ Мирза-Фатали Ахундов, историк Кудси Бакиханов, государственный деятель Фатали-хан Кубинский… Ага-Шериф готов был умножить список, но мусаватисты стали с озлоблением кричать: «Руссификатор! Изменник!» — и не дали ему договорить. Ага-Шериф едва избежал тюрьмы, но работу в гимназии пришлось оставить и заняться частными уроками.
Ага-Шериф и Зийнет-ханум живут в двух комнатах.
В одной из них Ага-Шериф занимается с учениками. Сюда Баджи не решается войти и только, стоя за дверью, прислушивается к голосам.
Ага-Шериф рассказывает о том, как воевали когда-то азербайджанцы с персами и турками, как храбро дрались с врагами родины в неравной борьбе, как пришла на помощь Азербайджану Россия.
Рассказы Ага-Шерифа трогают сердце Баджи. Вот, оказывается, каковы деды ее дедов — сильные, смелые люди! А кто были те, которые явились к ним на помощь? Русские люди. Баджи вспоминает машиниста Филиппова, тетю Марию, Сашу…
А в другой комнате хозяйничает славная Зийнет-ханум, и, войдя туда, Баджи чувствует себя совсем непринужденно. Зийнет-ханум советуется с Баджи по кулинарным вопросам — как ни старалась Ана-ханум сохранить свои кухонные тайны, Баджи все же многому научилась. Зийнет-ханум угощает свою гостью сладостями, учит ее вязать и шить и ласкает своей маленькой нежной рукой, чем-то напоминая мать.
Иногда Баджи рассказывает новым друзьям о себе — о том, как ей жилось когда-то у отца, затем у дяди и как живется теперь у мужа. Рассказывает она и о Юнусе и о том, как вынуждена была выйти за Теймура. Взгляды Ага-Шерифа и Зийнет-ханум становятся печальны и выражают жалость. Баджи стыдно за эту горькую правду, и свою жизнь с Теймуром она старается приукрасить. Разве она не хозяйка в своем доме? Разве не ест досыта? Разве не наполняется ее сундучок нарядами? Пусть не печалятся за нее ее друзья, пусть не жалеют!
Яркие камушки
Четвертый месяц сидел Юнус в тюрьме на Шемахинке.
Случилось, что дело Юнуса вел тот самый следователь, который в свое время производил следствие об убийстве Дадаша. Надежды на карьеру, не осуществившиеся на царской службе, вновь ожили в нем с приходом к власти мусаватистов, к которым он и пошел на службу.
Вначале, наряду с обвинением в участии в майской стачке, Юнусу было предъявлено обвинение в «подрыве религиозного духа прихожан Лезги-мечети путем большевистской пропаганды» — именно так истолковал и определил Хабибулла в своем доносе роль Юнуса в доме Шамси на новогоднем торжестве.
Но вскоре это определение вины Юнуса показалось сложным и неточным, и на серой папке появилась более короткая надпись: «Дело о подрыве Лезги-мечети», словно речь шла о каком-то террористическом акте, быть может об «адской машине», заложенной под древние своды Лезги-мечети, чтоб оглушительным взрывом прервать ее благоговейно-сонную тишину и погубить сотни богомольных прихожан.
Как раз в этом направлении и повел дело следователь. Конечно, он был достаточно опытен, чтоб не понимать нелепости состряпанного им обвинения, но соблазн создать громкое дело о взрыве в мечети, подготовляемом большевиками, был велик: такое дело могло найти поддержку у мусаватистов и способствовать наконец осуществлению его заветных желаний, его карьере…
Каких только людей не повидал Юнус в тесных, грязных, мрачных камерах тюрьмы на Шемахинке!
Были здесь, за решеткой, темные люди, среди которых процветали поножовщина и воровство, пьянство и азартные игры на последний кусок хлеба.
Но много было здесь и хороших людей, поддерживавших друг друга в беде. Это большей частью были рабочие и служащие, обвинявшиеся в действиях, направленных против мусаватского правительства и англичан, а также крестьяне, попавшие сюда за участие в восстаниях, с особенной силой развернувшихся летом того года по всему Азербайджану. Некоторые попали в тюрьму за сочувствие большевикам.
В тюрьме на Шемахинке Юнус подружился с одним арестованным моряком и впервые услышал от него о так называемом «особом морском экспедиционном отряде».
Узнал Юнус, что на утлых рыбачьих лодках, ускользая от английской и белогвардейской сторожевой охраны, от агентов и отрядов мусаватской контрразведки, совершают моряки рейсы из Баку в Астрахань, доставляют туда, в осажденный белогвардейцами город, нефтепродукты для Красной Армии, а на обратном пути переправляют в Баку партийных работников, оружие. Каждый такой морской рейс полон смертельных опасностей: белая флотилия, мусаватская контрразведка, английские сторожевые суда, штормы…
Юнус с волнением слушал моряка: борьба, которую вели бакинские нефтяники и которая привела Юнуса сюда, в эту тесную, грязную, мрачную камеру, ведется тысячами верных людей на суше, на море! Окруженный серыми тюремными стенами, как хотел бы быть он сейчас там, на бурном, полном опасностей и превратностей, но вольном море!..
В тюрьме на Шемахинке снова услышал Юнус имя Кирова. Это он, Киров, связывал советскую Астрахань с большевистским подпольем Баку. Моряк рассказывал, что дважды видел Кирова, который встречал в Астрахани лодки с бензином и смазочными маслами, прибывшие из Баку. Киров подбадривал моряков, по долгу беседовал с ними.
— «На вас, бакинцы, одна надежда!» — передавал моряк слова Кирова. — «Если вы нам дадите пятьдесят тысяч пудов бензина и смазочных масел, то наши бронеавтомобили и авиация, которые бездействуют под Царицыном и Астраханью, оживут, и царицынский белый фронт будет разбит. Потерять же Астрахань нам никак нельзя, иначе деникинцы и колчаковцы соединятся и окончательно отрежут Советскую Россию от Баку. Астрахань — это ворота в Баку, в Закавказье…» Если бы ты знал, как Сергей Миронович
