Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Принесенные во дворец или адресованные по почте на имя дежурного флигель-адъютанта прошения действительно доходили в тот же самый день непосредственно до самого государя.

Дежурный адъютант ставил на них только свой штемпель о дне получения и вписывал их по порядку в особую ведомость, излагая в ней для облегчения чтения государю краткое содержание просьбы или жалобы. Затем все прошения в подлинниках вместе с ведомостью вкладывались в конверт, запечатывались сургучной печатью, адресовались в «собственные руки Его императорского Величества» и посылались с дежурным скороходом в кабинет государя. В случаях особо важных или не терпящих отлагательства дежурный флигель-адъютант обязан был немедленно лично доложить о том Его Величеству.

К числу несложных обязанностей дежурного флигель-адъютанта, унаследованных еще от доброго старого времени, принадлежала и обязанность будить государя при получении ночью известия о пожаре одного из дворцов или какого-либо большого правительственного или общественного здания.

В таких случаях императоры Николай Павлович и Александр II обыкновенно лично выезжали на место бедствия. Сообщать во дворец о таком пожаре было вменено в обязанность соответствующему городскому начальству. Получив сообщение, дежурный флигель-адъютант должен был сначала лично, на месте, удостовериться о размерах пожара и только в случаях, когда он начинал угрожать большому числу людей или касался полной гибели какого-нибудь исторического сооружения, докладывать о нем государю днем или будить для этого Его Величество ночью.

За время последнего царствования таких пожаров, кажется, не было, а одна ложная тревога при мне все же была.

Мне вспоминается, как однажды во время моего дежурства летом, в Петергофе, я был среди ночи разбужен тревожным известием по телефону комендантом, просившим доложить Его Величеству, что горит исторический «Монплезир».

Выглянув в окно дежурной комнаты, я действительно увидел над этим сооружением Петра Великого большое зарево и услышал топот и звонки несшейся пожарной команды. Я приказал подать себе тройку и поехал на место пожара. Но уже по дороге туда я встретил возвращавшиеся назад пожарные команды и вызванные в помощь им военные части. Тревога оказалась напрасной. Все смятение вызвала лишь одна восходящая луна! Подымаясь в те часы сзади «Монплезира», со стороны моря, из-за разорвавшихся черных туч она своим необычайно тогда красным светом вызвала полную иллюзию пожарного зарева.

Во время начала войны государь с императрицей и великими княжнами часто ездили в Петербург для посещения лазаретов и по другим случаям и обыкновенно заезжали проведать и императрицу-мать. Дежурная фрейлина иногда при этом отсутствовала, но дежурный флигель-адъютант сопровождал всегда. Он входил в свой так называемый свитский вагон императорского поезда, но оставался там недолго. Его вскоре приглашали в вагон Их Величеств, и дальнейший путь все совершали уютно вместе. Иногда в это время сервировался чай.

В Петербурге, у Императорского павильона, дежурного флигель-адъютанта ждали его тройка или придворный автомобиль, в котором он и следовал непосредственно за государем.

В кануны и дни праздников Их Величества никогда не пропускали церковной службы. В Царском Селе они ездили почти постоянно в их любимый, красивый Федоровский собор, а в Петергофе – в маленькую готическую церковь, расположенную в Александрийском парке, настолько небольшую, что внутрь ее обыкновенно входили лишь государь с императрицей и несколько лиц. Все остальные, в том числе и великие князья, помещались снаружи, под открытым небом.

В Александровском дворце имелась также небольшая домовая церковь, скорее походного характера, устроенная в одном из зал, но служба в ней совершалась крайне редко, на моей памяти не более двух раз.

Дежурный флигель-адъютант приезжал в Федоровский собор отдельно от государя, к началу службы, и оставался там до конца, встречая Их Величества лишь при выходе из церкви. Обыкновенно в это время одна из милых великих княжон, здороваясь с ним, отдавала ему свою просфору, только что полученную ею от священника.

Обедня длилась недолго – положенный придворным обычаем один час. Церковь была полна молящихся, как солдатами, так и другой публикой. Во время службы пели поочередно то изумительный по голосам хор придворной капеллы, то хор конвойцев или сводного полка.

Но «Отче наш» и «Верую» пели, по настойчивому желанию государя, сообща все присутствующие в храме.

Не только государь и государыня, но и другие члены нашей многочисленной императорской фамилии отличались особенной религиозностью.

Перебирая в моей памяти всех тех, кого я сравнительно ближе знал – а я знал почти всех, – я не могу найти из них никого, кто был бы равнодушен к религии. В этом отношении меня всегда особенно привлекало спокойное, но сосредоточенное и очень глубокое выражение императрицы Марии Федоровны, когда она молилась.

Ее внимание никакими случаями не отвлекалось по сторонам.

Православным обычаям она следовала так же, как и императрица Александра Федоровна, с серьезностью и убежденностью выросшего в православии человека. Во время церковных служб она часто опускалась на колени.

Говорят, что к молитве особенно влечет только очень счастливых или очень несчастных людей. Несколько это верно, конечно, трудно судить, но если религиозность наследственна, то государь Николай Александрович наследовал свою горячую веру столько же от своего отца, как и от своей матери.

Свой дневной чай в Царском Селе государь и государыня пили обыкновенно одни, в своей семье, без приглашенных. Иногда в это время у них бывала А. А. Вырубова, порою кто-нибудь из моряков со «Штандарта» или кто-нибудь из родственников.

Последние приезжали в Александровский дворец, впрочем, крайне редко и оставались недолго. Чай сервировался так, как это, вероятно, бывало и в дни Екатерининского царствования, без самовара, в серебряных чайниках.

К обеду, особенно когда императрице нездоровилось, приглашались также не все, а лишь те из дежурных флигель-адъютантов, с которыми Их Величества были ближе знакомы.

Как водится в придворной жизни, и по этому признаку некоторые судили о степени приближенности того или другого флигель-адъютанта, и у многих такое выделение возбуждало не только неудовольствие и ревность, но и зависть. Но совершенно напрасно. Особых «любимцев» у государя не было, то есть таких любимцев, на которых подобное выделение сказывалось бы каким-либо быстрым повышением в чинах или блестящей служебной карьерой.