Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Императрица часто, слишком часто бывала задумчива и даже в домашней жизни, когда ничто ее не стесняло, не могла долго быть оживленной. Грустное, какое-то покорное выражение лица ее тогда не покидало. Уже одно это показывало, что она не была поверхностной.

Она, видимо, много задумывалась над смыслом и обязанностями жизни и своего положения и в этих вопросах была намного общительнее, «сложнее», чем государь, но государь был намного «начитаннее» ее исторически.

Они оба знали, конечно, и имена выдающихся философов, но их учений почти не знали – пробел, скажут, довольно ощутительный для каждого развитого, думающего человека. Но для них, как и для всякого верующего, вся высшая философия жизни заключалась только в религии и в Евангелии, и они оба в своей горячей вере возвышались порою до мистицизма, потому что ни одна религия, и в особенности православная, без мистицизма не завершается.

Мистицизм, конечно, бывает всяких родов, но упрекать, как их упрекали за мистицизм христианский, столь же странно, как и упрекать за христианскую веру.

В Риме в папском восточном институте существует даже особая «кафедра мистицизма». Странная все же кафедра, вероятно, изучающая то, что никогда не поддается изучению. Впрочем, даже не говоря о религии, если вдуматься, можно даже сказать, что все то, что совершается во вселенной, полно мистики. Этого могут не замечать лишь очень поверхностные или очень самоуверенные и чересчур прозаические люди.

И государь, и императрица очень любили чтение, но длинных газетных статей не читали. У них не было на это времени. Государь довольствовался, правда, очень длинными и подробными агентскими телеграммами, которые ему доставлялись без всякой цензуры по несколько раз в день.

Да и газет в комнатах Их Величеств было немного, всего две: «Новое время» и «Русский инвалид», напечатанный на особенно толстой и глянцевитой бумаге. Эти газеты всегда лежали на столе или на фортепиано в комнате императрицы, и государь после завтрака обыкновенно подходил к ним и бегло, стоя, с ними знакомился. В кабинете государя, кроме того, находились московские «Русские ведомости», а также доставлялись и вырезки из других газет.

Выпив кофе и кончив чтение газеты, государь удалялся на короткое время для занятий в свой кабинет, а оттуда на прогулку.

С его уходом расходились и все остальные. Императрица шла в соседний салон, где ее ждал обыкновенно кто-либо из представляющихся, или если ей здоровье позволяло, то выезжала в экипаже, чтобы подышать свежим воздухом. Но чаще она оставалась отдыхать дома.

Во всех случаях при ней всегда находилась очередная великая княжна. Это заботливое дежурство при матери учредили сами великие княжны, не желая, чтобы императрица даже на короткое время могла почувствовать себя одинокой.

Государь на свою дневную прогулку выходил обыкновенно лишь с остальными великими княжнами. В крайне редких случаях приглашался иногда и дежурный флигель-адъютант из числа более знакомых.

Гуляли обыкновенно в обширных дворцовых парках, нередко выходя далеко за их охраняемую ограду. Очень часто ездили на автомобилях по направлению к Павловску, в Стрельну или в другие, еще более отдаленные места.

Иногда в эти же часы государь любил ездить верхом. Для великих княжон эти часы прогулки были самыми оживленными, и они всегда ждали их с нетерпением. Во время войны прогулок у них почти не было, и все свободное время они отдавали лазаретам.

Дежурный флигель-адъютант, если не был приглашен сопутствовать государю, отправлялся обыкновенно сразу после завтрака принимать просителей. Просители, желавшие подать свои прошения в собственные руки государя или лично изложить свою просьбу Его Величеству, собирались не во дворце, а в особом помещении при канцелярии дворцовой полиции, где их выслушивал очередной адъютант государя.

Особых дней на это положено не было, и прием происходил ежедневно. Каждый желающий, если не был злоумышленником, имел свободный доступ на этот прием, и полиции всех родов было строго запрещено оказывать какое-либо противодействие этому праву или «фильтрировать» в своих видах прибывших просителей: дворцовая полиция действительно этому и не препятствовала, в чем я смог убедиться еще ранее по моей прежней продолжительной должности адъютанта великого князя Михаила Александровича.

Великий князь был окружен намного большей доступностью, чем государь. К нему стекалось всевозможными путями бесчисленное количество просьб и жалоб на всех лиц и все учреждения, в том числе и на полицию, и по всяким, порою ничтожным поводам.

Но ни в одной из них я не встречал жалоб на то, чтобы дворцовая полиция или охрана препятствовали бы подаче прошения Его Величеству в его дворце через его дежурного флигель-адъютанта.

Такая сравнительно свободная доступность порою граничила с неосторожностью, так как в дворцовые помещения иногда проникали люди, больные самыми ужасными заразными болезнями.

Я вспоминаю, как во время моего дежурства при государе в Ливадии, в Крыму, явился проситель, тайно сбежавший из колонии прокаженных, чтобы умолять государя дать ему средства на поездку в Италию, где он надеялся по новому способу излечить свою ужасную болезнь. Эти средства были ему даны.

Другой случай со мною, сохранившийся в моей памяти, был в Гатчинском дворце, куда явился с просьбою откуда-то с границы Индии человек, по его словам, еще недостаточно залечивший свои язвы после бубонной чумы. Чтобы разжалобить меня, он эти язвы мне показывал и только потом сказал, что именно от бубонной чумы…

Знали ли о такой легкой возможности широкие круги населения? И верили ли крепко, что поданное таким порядком прошение дойдет до самого государя? На эти вопросы мне трудно ответить с достаточной убедительностью. Думается, что и знали, и верили, но как в том, так и в другом случае – недостаточно.

Иначе количество прибывающих на прием просителей было бы намного значительнее, не было бы столь частых подач прошений, как во время проездов Их Величеств по улицам столичных и провинциальных городов, так и другими, уже совсем сложными и обходными путями[6]. Впрочем, большинство людей не только в этих случаях верят в большую успешность обходных путей и сильно сомневаются в путях прямых, но надо добавить, что в данном случае сомневались без всякого основания.

Принесенные во дворец или адресованные по почте на имя дежурного флигель-адъютанта прошения действительно доходили в тот же самый день непосредственно до самого государя.

Дежурный адъютант ставил на них только свой штемпель о дне получения и вписывал их по порядку в особую ведомость, излагая в ней для облегчения чтения государю краткое содержание просьбы или жалобы. Затем все прошения в подлинниках вместе с ведомостью вкладывались в конверт, запечатывались сургучной печатью, адресовались в «собственные руки Его императорского Величества» и посылались с дежурным скороходом в кабинет государя. В случаях особо важных или не терпящих отлагательства дежурный флигель-адъютант обязан был немедленно лично доложить о том Его Величеству.