Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Скорее наоборот – все те лица, которые с большой натяжкой подходили бы под такое определение, очень медленно двигались вперед, если не застывали совершенно в своем положении.

С большим расположением относилась вся царская семья к морякам – в особенности к офицерам яхты «Штандарт», с которыми их быстро сблизила частая совместная жизнь на яхте и которых она называла «своими». Все это были действительно очень милые, скромные, воспитанные люди с чувством собственного достоинства, отнюдь не стремившиеся чем-либо использовать свое «выделение».

Я думаю, они и нравились потому, что не были «пронырливы», «навязчивы» и были далеки от всяких интриг.

Около 6 часов дня у государя снова начинался прием различных лиц, большею частью тех, беседа с которыми обещала быть более продолжительной или более частной. Затем после обеда государь занимался в своем кабинете до поздних часов ночи.

Свободное время у дежурного флигель-адъютанта, если он не был приглашен на прогулку, таким образом, имелось лишь в короткие часы перед дневным чаем да самый чай. Сидеть одному было скучно, и я всегда пользовался этим временем и отправлялся пить чай к знакомым фрейлинам императрицы, княжне С. Орбелиани, баронессе Буксгевден и графине Гендриковой.

Из всей ближайшей свиты – лишь они одни жили в самом Александровском дворце – остальные – мужчины – находились в Большом Екатерининском дворце и Лицее.

Как почти всем фрейлинам всех дворцов мира, так и им было отведено помещение на самом верху. Подняться к ним было все же легко посредством лифта, находившегося в коридоре, совсем рядом с моей дежурной комнатой.

Баронесса Буксгевден и графиня Гендрикова жили в непосредственном соседстве друг с другом, а бедная, парализованная, прикованная к кровати княжна Орбелиани немного поодаль.

Помещения всех трех были обширны и благодаря собственным фотографиям и безделушкам давали некоторое впечатление домашнего уюта.

Царскосельская дворцовая жизнь свитских фрейлин императрицы Александры Федоровны была, в общем, крайне однообразна и порядочно скучна. В полную противоположность двору императрицы-матери или малым дворам, им, находившимся под одной кровлей, почти не приходилось жить общей жизнью с царской семьей.

Лишь изредка выезжали они с императрицей на прогулку и сопровождали Ее Величество только в официальных поездках.

Завтракали, обедали, пили чай и гуляли почти всегда без них.

Только пребывание в Ливадии, в Шхерах или во время коротких наездов в Могилев, когда все жили в поезде, могло назваться «совместным».

Я не знаю, как складывалась их жизнь в более ранние годы, но при мне это было так.

Когда я теперь, из своего заброшенного угла на чужбине, переношусь мыслию в Александровский дворец, наряду с дорогими, незабвенными обликами царской семьи часто возникают у меня милые образы и этих трех фрейлин. Благодаря не столь частому общению я с ними сжился намного меньше, чем со свитскими фрейлинами императрицы-матери, но признательное, душевное чувство к ним у меня до сих пор велико.

Я чувствовал, что они относятся ко мне с полным дружелюбием и всегда искренно были рады моему приходу не из-за одной только дворцовой скуки.

Сколько хороших, уютных часов я провел с ними – часов, когда не чувствовалось зависти, злорадства или скрытой насмешки. Полная простота, искренность и доброжелательность так редки в жизни, а в особенности в придворной, что там их особенно замечаешь и не перестаешь за них благодарить.

Теперь из всех трех только одна баронесса Буксгевден осталась в живых и находится где-то в пространстве здешнего мира194.

Где именно, я не знаю, но, вероятно, очень далеко от меня. Ее, быть может, удивляет и огорчает мое молчание и что я не стараюсь ее разыскать и вновь повидать. И по правде, все это должно удивлять, если не огорчать. Но пусть она меня простит, как и раньше прощала за многое, и не думает очень скверно о моей забывчивости.

Все, что связано с теми хорошими днями, забываться не может. Оно постоянно живет в моей памяти, и только дни отречения моего государя, а с ним и кружения моей Родины сделали меня таким физически усталым, невежливым и совсем не предприимчивым.

Почти всегда во время моего дежурства в Александровском дворце я проводил значительную часть времени с Их Величествами, приглашался не только на прогулки и завтраки, но и к обеду Их Величеств и оставался там по вечерам. Те же скромность и простота и та же непринужденность, как и днем. Только императрица и великие княжны надевали в эти часы вечерние платья. Государь же оставался по-прежнему в своей серой тужурке или малиновой шелковой рубашке.

Вообще пышный российский императорский двор, так изумлявший иностранцев своею непревзойденной роскошью и великолепием, был действительно роскошен и блестящ только в дни особых придворных торжеств. Домашняя же обстановка всех русских императоров в отличие от церемонных времен русских царей изумляли своею скромностью и полною неприхотливостью.

Даже блестящий век Екатерины и столь любившей внешность и наряды Елизаветы Петровны не представляли в этом отношении исключения.

Домашний обед императора Николая Александровича был обычный «дворцовый», дошедший по инерции в своей сервировке и меню еще из времен прежних царствований. Его блюда часто повторялись, в особенности соусы, и мало чем отличались от обедов хорошего, а иногда и очень посредственного ресторана.

Любители тонкой еды, а таких среди свиты было порядочно, никогда не приходили от этих домашних придворных обедов в восхищение, а всегда указывали на превосходство действительно искусного повара императрицы-матери – Максимова.

Сама императорская семья не обращала никакого внимания на еду и мирилась со всем тем, что ей подавалось. Государь все же предпочитал русские блюда, в особенности с жареным луком, и когда эти кушанья изредка, к его удивлению, появлялись на его столе, тогда они были действительно хороши. Любил он так же, как и вся семья Александра III, простоквашу и все молочное. Был доволен, когда появлялись устрицы. Любимым блюдом великих княжон был, кажется, только черный хлеб с маслом и печеный картофель, испеченный ими самими на костре во время прогулок. Ко всему остальному они были более или менее равнодушны.

За обедом Его Величество выпивал опять не более одной рюмки вина.

Курил государь много и, еще не докончив обеда, доставал папиросу и приглашал гостя сделать то же самое. Папиросы его были из особого турецкого табака, доставлявшиеся ему целыми ящиками в подарок от турецкого султана. Он их очень ценил и редко предлагал своим гостям.