Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1 - Анатолий Мордвинов

Многим казалось, что государь устранял от себя некоторых лиц, как и некоторых министров, благодаря именно наговорам, в особенности благодаря наговорам Распутина.

Мне кажется, что так думать ошибочно. Если всматриваться не затуманенными общим гипнозом глазами, то легко можно было вынести впечатление, что Распутин в политической жизни не имел никакого влияния на государя, да и в других областях также. Хотя Распутин и имел порою весьма редкую возможность влиять на императрицу, а она неукоснительно передавала его наговоры и советы своему супругу, то только тогда эти настояния имели видимый успех, когда они совпадали с давно продуманным без всякого распутинского старания личным мнением самого государя; всякий человек ведь никогда не воспринимает внушений, которых он не хочет воспринять, а государь не любил, чтобы им руководили другие, в особенности посредством сплетен, нашептываний и настояний. Часто поэтому этими стараниями достигалось лишь противоположное, в особенности тогда, когда он знал, что об этих воображаемых влияниях усиленно говорят.

Даже в опубликованных письмах императрицы182 – его самого близкого, единственного по обстоятельствам жизни друга – на это можно найти немало указаний: «Происходят серьезные вещи, а я не знаю твоих намерений.., «Говорят о перемене министров, а я ничего не знаю.., «Вот теперь Дума собирается, а друг просил ее созвать позднее.., «Все делается против его желания.., «Хотела бы наконец знать, какой ответ на мои просьбы», «Петербургской Думе надо дать резкий ответ», а государь отвечает этой Думе выражением искренней признательности.

Распутин против назначения Самарина и А. Ф. Трепова и некоторых других – а их назначают. Распутин «рвет и мечет», что флигель-адъютант Саблин получает назначение, удаляющее его из Ставки, и все же это ни к чему.

«Старец» уговаривает не ехать во Львов и Перемышль – едут.

Императрица настаивает, чтобы великий князь Димитрий Павлович по приказанию государя уехал, возможно скорее, из Ставки в свой полк, а он остается там месяцами и т. п., и т. п.

Распутину часто отказывают в таких мелочах, как в назначении его сына-солдата в собственный Его Величества полк. Он сам указывает на свое бессилие, говоря: «Хорошо репу есть, когда имеются зубы – очень жалею, что у меня зубов нет…

Вот в том-то и странность, скажут многие: «Зубов у него нет, ему отказывают в мелочах, а он все же и увольнял, и назначал министров».

«Вот Хвостов – история его назначения ведь всем известна…

Но именно говоря о Хвостове, Распутин выражал неудовольствие, что тот был назначен в его отсутствие.

Все говорили и о Протопопове как о распутинском ставленнике.

В особенности этим возмущались члены Думы, забывая, что именно председатель Думы Родзянко сам рекомендовал (24 июля 1916) Его Величеству Протопопова в министры, а прогрессивный блок выражал свое удовольствие по поводу его назначения183.

Можно было бы указать и на другие бесчисленные примеры бессилия Распутина. Здесь я снова невольно остановился на нем лишь потому, чтобы еще раз показать, что, общаясь с государем в его частной, совершенно домашней обстановке, я лично ни разу не слышал ни от него, ни от великих княжон даже упоминания распутинского имени; не видел также и ни одной его фотографии в многочисленных альбомах царской семьи.

Конечно, такое молчание ничего еще не доказывает – самое интимное всегда молчаливо, но по многим и другим признакам чувствовалось довольно ясно, что в душевной жизни как самого государя, так и великих княжон этот человек совсем не играл большой роли…

«Мне стыдно перед Россией, – говорил, по свидетельству А. А. Вырубовой, государь, – что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика»184.

В тот день, 17 декабря 1916 года, когда в штабе Ставки было получено известие об убийстве Распутина (оно пришло к нам сейчас же после нашего завтрака), мы вышли с Его Величеством на обычную нашу дневную прогулку в окрестностях Могилева. В 5 часов дня было назначено у государя совещание с вызванными с фронта главнокомандующими армиями, и потому прогулка продолжалась не более двух часов. Шли мы, как всегда, быстро, о многом говорили, но в разговоре государь ни словом не обмолвился о совершившемся.

Когда мы вернулись около 4 часов домой, некоторые товарищи по свите, бывшие с нами, мне настойчиво указывали: «А ты заметил, как государь был сегодня особенно в духе? Так оживлен и весело обо всем говорил. Точно был очень доволен тем, что случилось».

Это же довольное выражение лица заметил у государя и великий князь Павел Александрович, приглашенный в тот день к нашему дневному чаю после прогулки.

По правде сказать, ни особенно хорошего расположения духа, или какой-либо необычной оживленности я тогда у государя не заметил. Но отчетливо вспоминаю, что в те часы мне действительно не чувствовалось в нем ни сильного волнения, ни тревоги или раздражения. Он мне казался таким, каким бывал в самые спокойные, обычные дни.

Да, впрочем, иначе и быть не могло. В те часы государь еще совершенно не знал об «исчезновении» Распутина. Первое известие об этом, не упоминавшее еще об убийстве, он получил из телеграммы императрицы, пришедшей в Могилев, согласно опубликованным документам, лишь в 5 часов 10 минут дня, то есть после нашего чая и начала военного совещания, происходившего не в губернаторском доме, а в помещении штаба. Поэтому телеграмму своей супруги он прочитал только вечером, вернувшись к себе домой, о чем и свидетельствует его весьма краткий ответ, помеченный 20 ч 5 мин. На следующий день, 18 декабря, были снова совещания с главнокомандующими фронтами, закончившиеся лишь в 4 часа дня, после чего мы немедленно выехали в Царское Село, как это и было решено заранее. Оба эти дня государь был настолько занят, что более подробное письмо императрицы о событии он смог прочитать лишь в вагоне императорского поезда185.

Таким образом, все свидетельства очевидцев, указывающие на особенно хорошее настроение государя, вызванное якобы известием об убийстве «старца», основаны лишь на невольном заблуждении. Государь был всегда человечен, справедлив и не жесток душой. Я убежден, по многим личным впечатлениям, что он действительно мог почувствовать значительное облегчение и даже большое довольство от простого, безболезненного и длительного исчезновения Распутина из столичной жизни, но отнюдь не от его убийства, в котором к тому же были замешаны его родственники…

Вспоминается мне с тяжелым чувством затем и один вечер в Александровском дворце в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и который я провел на своем дежурстве у великих княжон.