Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

Дрожали губы – песня пелась для меня, Дрожали руки, хотя внешне был спокоен я – Звучала песня про усталого коня. Полночный путник вел коня на прочном поводе, Разбиты ноги, и стоптались башмаки. Ему любимая устроила не проводы – А лишь рукой махнула в сторону реки. Там за рекою горы красные вздымаются, Тропинка вьется крутизною между скал. Шакалы воют, и вороны разлетаются, А он устал, и конь отчаянно устал. Ему на плечи ночь упала звездным пологом, Его туман молочной ватой спеленал, За ним едва плетется конь на тонком поводе, И он устал, и конь отчаянно устал. Моя душа звенела нежными свирелями, Лилась мелодия волнуя и пьяня, Но счастье кончилось, и песню не допели мы Про свет в ночи и про усталого коня. Промчался год. Течет река под желтым месяцем, И снова катер на серебряной реке. Молчит гитара – нам вовек уже не встретиться: Моя любимая в далеком далеке. От носа катера буруны разбегаются, Мотор, как сердце, с аритмией застучал, Душа, как чайка, тяжким криком надрывается, А я устал, а я чудовищно устал.

«Поступлю в техникум, буду жить в общежитии и обязательно научусь играть на гитаре и петь», – загадала про себя Наташа и отошла в сторону от подвыпивших мужичков: не нравилась ей эта компания. Зато в небольшом отдалении от костра сидели на бревнышке и помалкивали моторист «Трезвого» Андрей и почтальонка Геля. Наташа подошла и, не спрашивая разрешения, села между ними. Она всегда так делала.

Глава двадцать шестая. Как уезжают пароходом

Незаметно, темными звездными ночами, подкралась на берега Неги осень и прогнала куликов с песчаных отмелей. С северной стороны дунула холодком, брызнула студеными росами и ознобила зеленую листву берез и осинок над бездонными омутами, матовой россыпью позолотила их черного серебра зеркало, чтобы уставшее за лето беспрерывно светить солнце не баловалось на его поверхности бликами, не рябило и не слепило глаз собравшихся к пароходу у Трех кедров.

Теперь кедров осталось и на самом деле только три. Четвертый, поверженный, распилен двуручной пилой и горит в костре так, без особой надобности, из впитавшейся годами мирской привычки палить костры на пристани, чтобы дымом и пламенем показать штурвальному парохода – здесь его ждут. Ждут с самого раннего утра: заранее узнали, что сегодня быть пароходу, одному из последних в текущей навигации. Сколько их еще будет: два? три? А потом вдруг нежданно запуржит, ударит холодом, погонит сначала волну, а затем и шугу, взгромоздит ледяными торосами обскую воду, и замрет, затихнет жизнь на заснеженных берегах. Хорошо горит кедровый ствол, ровным, без трескучих искр, жарким пламенем. И разговоры вокруг идут ровные, без задоринки, не чета весенним: выдохся народ за трудное лето. Да и чему радоваться – осень не весна. Весной гостей встречают, осенью своих провожают – значит, слезы.

На этот раз провожают многих. Учитель труда Осокин провожает свою дочку Наташу в далекое Иваново в текстильный техникум. Длинноногая Наташка радуется и мечтает о красивых ситцевых платьях.

Колхозному правлению пришлось раскошелиться на Ирину Новосельцеву. Небезызвестный нам вечно уполномоченный Кандалинцев да его подсевала Пашка Нулевой в свое время лихо отрапортовали наверх об успехах в разведении кукурузы на пойменной целине. Там, наверху, рапорт пометили толстым красным карандашом «Кремль», аккуратно подшили в папочку и поставили на контроль до времени. А когда время подошло, потребовали отчета и результата – представить образцы выращенной кукурузы на окружную сельскохозяйственную выставку, да чтобы вместе с агрономом и бригадиром. Бригадиров в колхозе имелось целых три: животновод, зверовод и рыбак. Была еще бригадирша доярок – Соня Михайлова. Но кукурузовода взять было негде, кукурузы тем более, а агронома – хоть из Москвы выписывай, не бывало.

Можно, конечно, за ученого агронома Пашку Нулевого послать, и сойдет: с виду умный, авторучку в кармане носит, расческу купил – можно и очки надеть. Опять же слова в