Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

но только не Тучин: он не выносил давления и распрямился, как та пружина. К тому же он никак не мог взять в толк, чем не годится полюбившееся ему самому сочинение. Движимый эмоциями, Олег вполне прямолинейно и простодушно заявил, что ни от своих взглядов, ни от сочинения не откажется ни за какие посулы; Это уже был откровенный вызов директору и бунт, который следовало подавить со всей решительностью. Строптивцу назидательно напомнили, что если Пастернак от Нобелевской премии отказался ради Родины, то ему, Олегу, в преддверии инспекторской проверки облоно не худо бы вспомнить о грядущих экзаменах и переломить себя.

Конечно, можно бы. Когда бы не гордость мальчишечья и если бы не читали его злополучного сочинения всем классом и не поспорили, что Олег перед Русалкой в конце концов прогнется и сочинение перепишет. Вот и сейчас его дружки с нетерпением ждут конца разбирательства: сломается – не сломается?

– Нельзя мне ломаться – сочинение весь класс читал, – заупрямился Олег.

– Встань, когда разговариваешь со старшими! – одернула ученика Русалка. Олег вскочил с табуретки, уронив портфельчик. Плохонький замчишко расщелкнулся и выпустил на ковер заскучавшие в тесноте тетрадки, учебники и поверх них, как на показ, солженицынский «Один день Ивана Денисовича». Коршуном в книгу вцепилась Ольга Андреевна:

– Где взял?

– Отец принес, – простодушно ответил не подозревающий за собой ни малейшей вины Олег.

Но в глазах лояльных к режиму педагогов и просветителей ситуация резко переменилась и приобрела политическую окраску. Оказывается, не по годам упрямый подросток не только носил вызывающе яркий галстук и зауженные против официально рекомендованной ширины штанин брюки, но и вынашивал вредоносные идеи, которые не только черпал из запрещенной литературы, но и перелагал в свои сочинения, чтобы распространять их среди учащихся самой лучшей и самой благовоспитанной школы области. Получалось, что если не принять немедленно самых решительных и жестких мер, то это может повлечь вполне определенные осложнения для директора по линии компетентных органов. И откуда они выродились, эти стиляги: прически, галстучки, брючки, фокстроты и джаз... Такие Родину предадут не задумываясь!

Книгу у Олега безапелляционно изъяли и вместе с заявлением за двумя подписями и с приложением злополучного сочинения срочно препроводили куда предписывалось. И притихли в трепетном ожидании.

Бдительная Контора немедленно прореагировала: может, скучали, а может, дисциплина обязывала. Или поводом стало неприятное происшествие, случившееся с Олегом незадолго до этого. А все из-за того, что одноклассники не очень задумываются, кто из них чей сын и на каком посту восседает его отец или мать: в школе должны быть все равны, невзирая на ранги родителей. И независимо от этого обстоятельства, в силу школьной традиции, ученики дружат или не дружат между собой, а иногда даже дерутся. Чаще всего мальчишки и по всевозможным поводам. Например, из-за классного дежурства схлестнулись на перемене Олег с Эдиком Васильевым, который вел себя не по-товарищески, пытаясь уборку класса свалить на Олега. Чтобы сократить препирательство, кипучему и скорому на расправу Олегу пришлось вразумить «сачка» наиболее доходчивым способом – ударом в лоб. Не ожидавший решительных действий заносчивый Эдик поскользнулся на влажном полу, не удержался и от удара о край парты сломал челюсть. Школа в ужасе содрогнулась: знали, что папа Эдика сотрудник всесильной Конторы.

Однако, как ни верещала мамочка Эдика в директорском кабинете и учительской, милицейский лейтенантик из числа мобилизованных с производства криминала в происшествии не нашел и квалифицировал его как несчастный случай вследствие шалости и неосторожности. Эдик выздоровел без последствий, чего не сказать об Олеге, для которого они наступили. Двое в штатском однажды заявились в их квартиру и, ограничившись предъявлением всего лишь служебных удостоверений, быстро и толково переворошили все имущество в комнате Олега. К вещам, подлежащим изъятию, были отнесены три кустарные грампластинки, записанные «на костях». Сегодня трудно понять, что это за изделие, и мне придется рассказать об изобретении подпольных Эдисонов из российской глубинки. Хочу напомнить, что шел период, когда приторная советская музыка, всякие там польки, краковяки и падеспани перестали восприниматься: наступило время бешеных ритмов атомного века и бардов. Коварный Запад предлагал свою культуру в изобилии. Зажигательную джаз-музыку ночами ловили на долотом сработанных «Рекордах» сквозь треск радиоглушилок, случалось, что и записывали, еще реже – тиражировали: в разгаре была эпоха радиол, а время магнитофонов еще не наступило. Значит, и тиражировать записи запрещенных для слушания в отечестве Армстронга, Пресли и Галича следовало исключительно на диски.

Хитроумные советские Эдисоны смекнули, что диски вполне может заменить целлулоидная рентгеновская пленка, в изобилии скапливающаяся в травмполиклиниках и сжигаемая за ненадобностью. Умельцы подпольного бизнеса изобрели аппараты для нанесения на пленку спиральной звуковой дорожки поверх чьих-нибудь поломанных ребер, и в серую массу молодежных голов потекла западная антикультура. Нельзя сказать, чтобы чуждая России музыка сразу же привилась – ее клеймили в прессе и на собраниях, с нею боролись и осуждали. И тем не менее, а может, именно благодаря этому записи «на костях» у молодежи находили успех и распространялись из-под полы.

Изъятые гэбэшниками пленки добавили недостающую каплю в политический облик комсомольца Тучина: установлено, что он читает запрещенную литературу, увлекается западной музыкой, имеет доступ к радиоприемнику и может прослушивать западные радиостанции вроде «Голоса Америки» и «Свободной Европы»; свои взгляды изложил в диссидентском сочинении и популяризировал его среди одноклассников; по мотивам, которые предстоит выяснить, совершил нападение на сына работника КГБ. Словом, находка для шпиона.

И если яблоко от яблони недалеко падает, то сын у отца учится. А кто отец Олега Тучина? Председатель обкома профсоюза коммунальников. Вопрос, какие идеи отец диссидента может нести в профсоюзные массы, требовал изучения. Тем более что политическая обстановка к бдительности просто взывала: на громком процессе в Ленинграде поэта Бродского признали тунеядцем и осудили. По периферии покатились раскатистые отголоски.

Никто не знает, чем бы эта история для Олега закончилась, если бы до срока не подсуетилась Ольга Андреевна, поспешившая объявить на всю школу, что к экзамену по русскому языку