Сень горькой звезды. Часть вторая - Иван Разбойников

она любила, а плачут только о тех, кого любят.

– И очень жаль, – загрустил Олег. – В слезах женская сила.

Этой силы Наташа в себе не ощущала.

Как-то вечером они меж собой заспорили. Олег прочитал ей свое любимое:

По рыбам, по звездам проносит шаланду. Три грека в Одессу везут контрабанду...

– Я это знаю, – подхватила Наташа. – «...На правом борту, что над пропастью вырос, – Янаки, Ставраки да Папа Сатырос...» Это Михаил Светлов.

– И вовсе не Светлов, а Багрицкий, – не согласился Тучин.

– А вот и ошибаешься, – уперлась на своем Наташка. – Это Светлов. На что спорим?

– На поцелуй, – выдохнул едва слышно Олег. – Если я прав – ты меня поцелуешь в губы.

– А если я права, – самоуверенная Наташка не сомневалась в победе, – ты мне купишь конфет. Шоколадных.

– Идет, – не поверил своему везению Олег. И побежал в школьную библиотеку отыскивать томик Багрицкого.

На следующий день после школы он пригласил Наташу сбегать на пристань посмотреть ледоход. Старая баржа-композитка финской постройки с деревянной обшивкой по стальному набору давно уже отплавала свое и на пенсии притулилась к берегу на вечной привязи, чтобы в качестве дебаркадера раз в неделю принимать под свой борт пароходы. Охраны ей не требовалось, небольшая надстройка, заменяющая зал ожидания, никогда не запиралась, и в нее можно было войти, чтобы не дрогнуть под ветром. Через оконные стекла можно было наблюдать, как на середине Оби схлестываются и с шумом наползают одна на другую источенные солнцем льдины. Наташка поежилась:

– А в Одессе белая акация распускается и тепло. Уплыть бы отсюда к Черному морю...

– В Зурбаган, – не замедлил слегка поддеть Олег.

– Или в Лисс, – мечтательно согласилась Наташа. – Одесса тоже сгодится. Кстати, конфеты принес?

– Принес, – почему-то застеснялся Тучин, доставая из оттопыренного кармана. – Держи. И это тоже. – Из другого кармана появился томик Багрицкого с синим парусом на обложке. – Смотри: вот Джон Ячменное Зерно, вот Разбойник, а вот и Контрабандисты...

– Покажи, – протянула руку Наташа и вспыхнула до кончиков ушей, осознав проигрыш и необходимость расплаты. – Стыд какой.

– Не хочешь – не надо, – обиделся Олег. – А конфеты все равно возьми. – Лицо у него выражало растерянность и обиду, как у ребенка в ожидании несправедливого наказания. Наташе вдруг стало жаль его, и, поддавшись неосознанному порыву, она обняла Олега за плечи и поцеловала в лоб целомудренно, как сестра целует младшего брата.

– Ах вот вы чем тут занимаетесь! – неожиданно раздалось за спиной злорадное восклицание. – От меня не укроетесь! Войтюк все знает, Войтюк все видит! Значит, христосуетесь? С Пасхой вас, голубочки-любовнички!

Не знаю, может, еще каких вещей, непереносимых для подросткового самолюбия, наговорил друзьям распаленный ревностью и от этого еще более поглупевший Виктор, но одно известно точно: схлопотал он по своим поганым губам и от Олега и от Наташки. Губы у Виктора распухли, как чага, но злословить не перестали. По школе вдруг поползли нехорошие шепотки: комсоргша с Тучиным на дебаркадере тайные свидания устраивают, целуются и все такое. Ссылались на Войтюка, который уверял, что «все у них было»... Что значит «все», не уточнялось: ежу понятно. Наташа с Олегом вдруг стали испытывать повышенное внимание и ощупывающие взгляды не одних только школьников: молва покатилась шире. На то она и деревня. Совместные прогулки и общение на людях пришлось прекратить. Но подогреваемые Войтюком сплетни множились, как личинки мясной мухи, и достигли ушей Олега.

Поздним вечером неизвестные устроили младшему Войтюку темную возле клуба. Накинули сзади на голову рогожный куль из-под рыбы и били, не давая вырваться и стараясь попасть по зубам. «Болтать и сплетничать будешь?» – допытывались напавшие. Войтюк мычал под рогожей окровавленным ртом и старался не проглотить выбитый зуб.

Приезда следователя для расследования факта злостного хулиганства с тяжкими телесными повреждениями директор школы добивался, используя все свои связи и землячества. В письменных призывах во все органы, хотя бы отдаленно имеющие отношение к правосудию и социалистической законности, Микола Микитович в силу многолетней выучки не забывал упомянуть всех подозреваемых. Поэтому, когда к месту происшествия все-таки приехал не полуграмотный участковый, а настоящий опер из районного угрозыска, прошлое Олега не составляло для него тайны.

– Ты сам не подозреваешь, какой ты везучий, – втолковывал Олегу молоденький опер, из тех, что пришли в органы по комсомольским путевкам с производства. – Время наступило хорошее, уголовный кодекс поменялся, правосудия стало больше и справедливости. А еще семь лет назад схлопотал бы ты, паренек, за свои художества десять лет без права переписки. И – поминай как звали. Задумайся над своей характеристикой. Кто ты есть? Читаем: стиляга, диссидент, отъявленный хулиган, избивший сына ответработника, распространитель западной идеологии, сбежавший от органов на Север. И чем ты у нас прославился? Выступил против мнения школьного партбюро, устроил бучу в комсомольской организации, к руководству которой протащил свою кандидатуру, возможно, чтобы легче насаждать буржуазную идеологию. А чтобы полностью подчинить себе комсорга и лучше использовать в своих целях, вовлек ее в интимную связь. Когда же честный комсомолец попытался вывести вас на чистую воду – его избивают. Чувствуешь, чем такой разговор пахнет? Захотят посадить – и никуда не денешься, закукуешь. И попробуй докажи, что ты не