Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

Спустя годы, уже став взрослой, Соня узнала удивительную историю этой женщины. Оказывается, она в Вильнюсе в свое время, как принято здесь говорить, «за польским часом», то есть когда Вильнюс принадлежал Польше, была известной адвокатессой, держала вместе с мужем, от него и фамилия, адвокатскую контору, они растили единственного обожаемого сына Тадеуша, жили в роскошной квартире в Старом городе, а здесь, на берегу, у них была дача. Когда пришли Советы, муж пани Ангеле решил, что это не для него, надо ехать в Варшаву. Жена категорически отказалась: она по рождению виленчанка. Сын, уже юноша, решил остаться с матерью. А пан адвокат уехал и, как выяснилось, успешно продолжил карьеру. Уже в конце шестидесятых или даже в начале семидесятых, когда возможны стали поездки в Польшу, пани Ангеле в один прекрасный день появилась на людях, благоухая парижскими духами, увенчанная головокружительным шедевром парикмахерского искусства, с янтарным ожерельем на шее и в шикарном жакете из лисьего меха. Все остолбенели.

— Еду в Варшаву к мужу! — объявила она.

— Пани вернется? — рискнула спросить одна из подруг по французским романам.

— Видно будет.

Сын Тадеуш к тому времени давно жил сам по себе, окончил архитектурный факультет и уже имел имя.

Пани вернулась спустя две недели. Сняла украшения и меха, отмыла и выпрямила жесткие волосы цвета соли с перцем, сварила большую кастрюлю перловой каши.

— Нет, это не для меня. Варшава — город провинциальный, кто бы что ни говорил. И сильно советский, больше, чем Вильнюс. Здесь до меня никому дела нет, а там все должны знать, что я ем и как я пукаю.

— А муж?

— Ну, жил же он без меня все эти годы. По сути, если нас что-то связывает, так это только воспоминания, прошлое. Для воспоминаний не обязательно быть рядом, даже наоборот.

И пани Пшеклевич активно включается в деятельность польского народного театра, на амплуа комической старухи. Со временем ей дали квартиру где-то в новом районе, а на месте ее домика и цветника построили гигантское новомодное здание — НИИ электрографии.

Но это все будет еще очень нескоро, а пока приближается апрель, все ждут тепла. И оно приходит с самого начала месяца. Четвертого апреля Фирочка с утра затевает пироги: день рождения старшей дочери. Сама Лина далеко от дома, у нее учебный год, скоро сессия, а пока она подрабатывает и набирается профессионального опыта с гастролирующим цирком, но это ведь не повод отменять праздник! Авраам возвращается после ночи только в десятом часу — пока сдал дежурство, пока обошел своих тяжелых. По дороге достает из почтового ящика пачку газет: «Правда», «Известия», «Медицинская газета», еще что-то, он много выписывает и много читает, в основном, кроме обязательных подписок, то, что нужно по профессии.

Дома Фирочка, дождавшись, пока муж вымоет руки, ставит перед ним тарелку с яблоками и начинает собирать завтрак. А доктор, привычно вдохнув аромат антоновки, очищает яблоко и тоненькую ленту яблочной кожуры кладет в стакан — когда есть антоновка, даже отлежавшая с осени, Авраам любит яблочный чай: заливает очистки кипятком, накрывает блюдцем и потом запивает свой черный ржаной хлеб с маслом. Это его любимая утренняя еда. А пока яблоки настаиваются, он разворачивает первую газету, бросает беглый взгляд на первую страницу и вдруг со сдавленным стоном вскакивает и бросается на кушетку лицом вниз. Когда через мгновение Фирочка и Соня подбегают к нему, доктор уже в голос рыдает, и все его сухощавое тело содрогается и вскидывается от рыданий, он пытается произнести какие-то слова, но понять ничего невозможно, получается просто какое-то мычание. Соня стоит перед отцом в оцепенении, она видит его плачущим впервые в жизни и, как покажет время, это единственный раз за всю ее жизнь.

Наконец Фирочка догадывается посмотреть в газету, и все становится ясно. На первой странице правительственного официоза — газеты «Правда» крупным шрифтом напечатано сообщение о реабилитации группы врачей!

— Что же ты рыдаешь, дорогой ты мой? — Фирочка мигом просчитывает всю ситуацию. — Вот и кончился весь этот кошмар, и тебе не придется ехать на другой конец Земли, на эту неизвестную Камчатку! И людей отпустили, радуйся, наконец!

Авраам уже сидит, уперев локти в колени, обхватив мокрое лицо ладонями, но Фирочка видит, муж еще не здесь, он далеко, он не вернулся. Наконец, встряхивает головой, как будто отгоняя от себя ненужное видение или мысль, складывает пальцы в замок, до хруста выворачивает ладони и резко встает.

— Ну уж нет! — голос Авраама звучит по-особому, с какой-то своеобразной трещинкой, и не только Фирочка, Соня тоже — обе они понимают, что все, что он сейчас скажет, дальнейшему обсуждению не подлежит, но должно выполняться неукоснительно. Долгие годы армейской службы все-таки сделали из доктора военного человека. Четкое разделение возможных жизненных ситуаций на две категории — «положено» и «не положено» — прочно укоренились в его сознании.

— Ну уж нет! — повторяет доктор. — Теперь-то уж им не удастся на свой лад решать мою судьбу. Никому не позволю себя помиловать. Только по собственному решению буду определять, что мне делать (тут Авраам, наконец, увидел, что перед ним перепуганные жена и дочь), — и тебе тоже, жена! Детей мы вырастили разумных, у них свои дороги. Как решили, так и сделаем. Поедем. Но по своей воле!

На Камчатку доктор попал только поздней осенью, почти уже зимой — пока еще прибыл сменный врач, пока принял отделение, пока сработала вся армейская бюрократия.

Фирочка осталась сдавать экзамен на аттестат зрелости дочери.

На весь свой выпускной год Соня остается вдвоем с матерью. Отец довольно интересно описывает камчатские красоты, хотя он всегда был скуповат на слова, но ничего не пишет о работе, о госпитале, о коллегах. Похоже, история повторяется, надо все строить сначала. У доктора Быстрицкого это всегда хорошо получается.

Лина теперь приезжает домой только на каникулы, Соня всегда ее ждет с радостным нетерпением. Во-первых, она много интересностей рассказывает про театр, кино, цирк, особенно балет, во-вторых, мама тогда больше балует