Дыхание в унисон - Элина Авраамовна Быстрицкая

— Уходит время, уходит жизнь. Вот и маленькая выросла, совсем уже самостоятельный человек. Что ее ждет? Как сумеет устоять перед жизненными бурями?

А в это же время Авраам, глядя привычно в какую-то журнальную страницу, мыслями уходит совсем далеко:

«Вот что такое время. Это такая непознаваемая субстанция, которая позволяет детям становиться умнее собственных родителей. Они-то сами этого не понимают, но каково родителям уходить на обочину жизненного пути…» Соня видит: родители просто поставили ее в сторонку, чтоб не мешала, у них свои переживания, лучше не вмешиваться. И она тихонько уходит в свою комнату, достает с полки нарядный том — сборник произведений осетинской литературы на русском языке, в прошлом году получила его за победу в городском литературном конкурсе школьников, и вроде старается читать, но не может оторваться от разговора родителей. У каждого из них свои разумные доводы, похоже, проблему можно решить враз, надо просто услышать друг друга. А они долго-долго слышат каждый только себя. Так и уходят спать, ни до чего не договорившись. Решение — простое, как все гениальное, — приходит наутро, за чаем.

— Я думаю, сделаем так: ты поедешь, когда надо по приказу, а я останусь и догоню тебя, как только Соня сдаст экзамены. Годится? — Фирочка уже все решила, так она и сделает, но надо, чтобы Авраам знал, что решение они приняли вместе.

— Годится, — Авраам соглашается без энтузиазма, он чувствует себя настолько униженным этой оскорбительной ссылкой, что все детали представляются ему и вовсе не заслуживающими внимания. Да и вообще, пора на работу, больные ждут.

Это у доктора давно сложилась такая волшебная формула, способ закрывать проблему, дискуссию, недовольство — все, что мешает. «Больные ждут!» — это как «от винта!» у летчиков, «мотор!» у киношников, «осторожно, двери закрываются!» в метро.

И дальше до весны жизнь идет гладко, за все время только одно событие, но какое! Сталин умер. Это всколыхнуло всю страну. Всё вокруг замерло от этой новости и остановилось на мгновение, потом начались повсеместные истерики, неразбериха и, можно сказать, хаос. По радио и в газетах совсем ничего не поймешь, сплошная путаница. Сосед-кадровик чуть голову не сложил вслед за вождем — полез в кадку за квашеной капустой, повис на пузе и задремал, а кадка на балконе, там холодно. Пока жена его обнаружила спящим в висячем положении, успел простудиться, слег с бронхитом. Аврааму пришлось по-соседски лечить его. В трезвом виде тот про «пятую колонну» не вспоминал.

У Сони в школе, когда сообщили о смерти Сталина, уроки и не отменили, и не проводили. Мария Михайловна, правда, начала первый урок, по расписанию была математика, вызвала сразу Соню с непонятной оговоркой: «Ну, иди, доказывай, тебе ведь что!». Соня послушно пошла к доске, но учительница вдруг с рыданиями выскочила из класса, от порога только грозно скомандовала: «Всем ни с места!» И дальше до конца дня учителя в класс не входили, а ученики школу не покидали, кому охота нарываться! Музыка в школьном радиоузле в этот день, понятно, не играла, а как-то время убивать надо. Выпускных классов в школе три, размечены почему-то латинскими буквами: 10-а, 10-b и 10-с. Между классами большой холл с окном, напротив окна — во всю стену портрет Сталина, под ним на низкой длинной скамье горшки с цветущей геранью. Предприимчивые подростки, убедившись, что в учительской пусто, отловили самого маленького ростом одноклассника Генку, уложили его плашмя на учительский стол, ремнями привязали, чтоб лежал смирно, вдоль «тела» расставили цветочные вазоны из-под портрета усопшего вождя, утащили из пустой учительской рейсшину чертежника. И пошли по кругу холла носить стол с привязанным к нему мальчишкой, осеняя его «крестом» — разомкнутой рейсшиной и подвывая, кто как умеет, «со святыми упокой». Одним словом, повеселились детки. К вечеру, так и не дождавшись учителей, разошлись по домам.

Вечером Соню потрясла реакция родителей. На фоне всей школьной и вообще повсеместной истерии мама с папой довольно спокойно сидят за столом, на столе мамин дежурный пирог с яблоками, и они себе чай попивают, даже праздничный пузатый чайник на столе.

— Мама, папа, вы что? — только и нашлась Соня.

— Мы не что, мы люди! — жестко отвечает Авраам, и Соне понятно, это тот случай, когда лучше помолчать.

Плакать почему-то не хочется, разговаривать не о чем, рассказывать родителям, как прошел день, явно не стоит, не поймут и будут пилить дочку, как будто это она Генку отпевала, а она как раз совсем в этой глупости не участвовала. Она как раз Мишке дурацкую теорему объясняла. Ладно, завтра сами расколются.

Но ни завтра, ни послезавтра ничего нового не случилось. Авраам, как всегда, утром на работу — «больные ждут», Фирочка, как всегда, при своих домашних хлопотах. И только пани Ангеле Пшеклевич встретила Фирочку с Соней веселыми поздравлениями. Они даже растерялись и заспешили своей дорогой, не зная, что отвечать. Эта пани — высокая, плоская старая женщина с жестким, но хорошо поставленным голосом, всегда в живописных лохмотьях, ее крохотный беленый домик стоит в конце обширного двора, у самого берега реки, у нее там растут за низким штакетником разноцветные нарядные мальвы, кусты сирени, живут две белые козочки. Часто у пани Пшеклевич собираются старые дамы в потертых бархатных салопах, читают французские романы или стихи Адама Мицкевича. Фирочка регулярно посылает Соню к пани Ангеле отнести очистки от картошки-морковки-капусты — корм для козочек. Домой Соня приносит то ветку сирени — если весна, то три астры — если осень, а чаще пани просто говорит «Дзенькуе бардзо, паненка Зося!», а ее гостьи обязательно вгонят Соню в краску — «Яка пенкна та докторόва цуречка, аньолек! Ах, седемнасци лят, щенсливы час». Двор большого дома разделен на маленькие участки, у каждой семьи свои грядки — огурцы, лук, помидоры. Вода для полива — из речки. Весь большой докторский дом этих козочек подкармливает, а точнее — только на этих кормах они и живут. Сама пани Пшеклевич предпочитает постную перловую кашу. У нее даже теория есть: этого можно съесть ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Дешево и удобно. Видно, что пани Пшеклевич из интеллигентов, но — бывшая.