Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

– Я ничего не считаю и никогда не вмешиваюсь в семейные дела друзей.

– Ну хорошо, хорошо, не буду. Не в этом главное.

– А в чём?

– В том, что я решил жениться. И вот ты должен дать мне совет, на ком.

– Это похоже на анекдот.

– Нет, нет, ты подожди. Я же не досказал. Я же не дурачок, чтобы просить тебя найти мне невесту. Невест я уже нашёл.

– Сразу несколько?

– Нет, двух. И вот из этих двух ты должен выбрать одну.

– Милый мой, это опять-таки похоже на анекдот.

– Совсем не похоже… – рассердился или сделал вид, что сердится, Есенин. – Скажи откровенно, что звучит лучше: Есенин и Толстая или Есенин и Шаляпина?

– Я тебя не понимаю.

– Сейчас поймёшь. Я познакомился с внучкой Льва Толстого и с племянницей Шаляпина. Обе, мне кажется, согласятся, если я сделаю предложение, и я хочу от тебя услышать совет, на которой из них мне остановить выбор?

– А тебе разве всё равно, на какой? – спросил я с деланым удивлением, понимая, что это шутка.

– Дело не в том, всё равно или не всё равно… Главное в том, что я хочу знать, какое имя звучит более громко.

– В таком случае я должен тебе сказать вполне откровенно, что оба имени звучат громко.

Есенин засмеялся:

– Не могу же я жениться на двух именах!

– Не можешь.

– Тогда как же мне быть?

– Не жениться совсем.

– Нет, я должен жениться.

– Тогда сам выбирай.

– А ты не хочешь?

– Не не хочу, а не могу. Я сказал своё мнение: оба имени звучат громко.

Есенин с досадой махнул рукой. А через несколько секунд он расхохотался и сказал:

– Тебя никак не проведёшь! – И после паузы добавил: – Вот что, Рюрик. Я женюсь на Софье Андреевне Толстой».

Конечно, Сергей Александрович разыгрывал Ивнева: его отношения с Ириной Шаляпиной были уже в прошлом. Развивались они бурно и драматично. Есенин написал Шаляпиной двадцать писем (ни одной женщине он столько не писал), которые она уничтожила.

Словом, ни о какой любви Сергея Александровича к Толстой не может быть и речи. В его взбалмошном поведении просматривается только одна логическая мысль: присоединить к своей личной известности хотя бы тень славы титана русской литературы. Действительно, не мог же Есенин жениться на «какой-то» Бениславской!

Поэт жаждал славы (только известность его не удовлетворяла), и не когда-нибудь, а здесь и сейчас. Словом, любым путём. Эту пагубную наклонность всё принести в жертву славе довольно рано отметил А.Б. Мариенгоф. В 1919 году он и Есенин увидели на Кузнецком мосту Шаляпина, который возвышался над толпой, окружавшей его, как монумент самому себе. Анатолий Борисович вспоминал:

«Я почувствовал, как задрожала рука Есенина, расширились зрачки. На желваках, матовых его щеках от волнения выступил румянец. Он выдавил из себя задыхающимся (от ревности? от зависти?) голосом:

– Вот это слава!

И тогда, на Кузнецком, я понял, что этой глупой, этой замечательной, этой страшной славе Есенин принесёт свою жизнь».

12 июня Софья Андреевна отмечала окончание Государственного института живого слова. В гостях у неё был литературовед Мануйлов, который описал устроенный ею вечер:

«Когда я пришёл в десятом часу вечера, мне открыла двери Ольга Константиновна[124].

– Ах, милый, – сказала она, – а у нас дым коромыслом, такая беда! Проходите, проходите!

В небольшой столовой было накурено. Уже пили. Тут я сразу увидел Есенина и всё понял».

Из других присутствовавших В.А. Мануйлов отметил И. Бабеля, Вс. Иванова и В. Наседкина. Читали стихи, говорили о стихах и, конечно, пили. «Есенин пил много», – отмечал Виктор Андроникович. В этот вечер Сергей Александрович впервые читал стихотворение «Песня»:

Есть одна хорошая песня у соловушки –

Песня панихидная по моей головушке.

Рассказывал о себе, Бабель, не раз слышавший воспоминания поэта, подсказывал ему и очень потешно передразнивал его. «А затем стал изображать в лицах, как Есенин сразу сдаёт десяти издательствам одну и ту же свою книгу, составленную из трёх, ранее вышедших. Как издатели скрывают друг от друга “выгодную” сделку, а через некоторое время прогорают на издании этой книги».

После разрыва с Бениславской Сергей Александрович остался без крыши над головой. Недолго думая, он снарядил В.Ф. Наседкина к Софье Андреевне. Василий Фёдорович рассказал Толстой о разрыве Сергея Александровича с Бениславской и попросил убежища для великого поэта. Софья Андреевна не колеблясь согласилась пригреть любимого человека.

После окончания рабочего дня Есенин, Толстая и Наседкин встретились с издательским работником А.М. Сахаровым. Алексей Михайлович недолюбливал Бениславскую и уход от неё Есенина одобрил. Все пошли в кинотеатр на фильм «Танцовщица из Бродвея». День завершился ужином в образцовой столовой Моссельпрома «Прага». Из столовой Сергей Александрович и Софья Андреевна пошли в Померанцев переулок. Так с 16 июня Есенин стал его постоянным жителем (правда, 17 июня он и Толстая почему-то ночевали у Наседкина).

С. Толстая, Е. Есенина (сидят), В. Наседкин, А. Есенина, А. Сахаров, С. Есенин (стоят)

18 июня «молодые» принимали П.И. Чагина и его жену. Пётр Иванович, секретарь ЦК Компартии Азербайджана, во многом способствовал работе Есенина, когда он находился на Кавказе. На следующий день с Чагиными они совершили прогулку на пароходе по Москве-реке, а 24-го и 25-го выезжали с гостями в Малаховку.

21 июня было первое воскресенье в начинавшейся совместной жизни великого поэта и внучки гения. Толстая записала в настольном календаре: «У меня обедали: Сергей, Катя, Наседкин, Сахаров, Иван Приблудный, Илья».

Квартира была четырёхкомнатная. В одной комнате жила жена двоюродного брата Софьи Андреевны с двумя маленькими детьми, которых не выпускали в коридор. Другую комнату занимала двоюродная тётя, женщина лет пятидесяти; она почти не выходила из своего «владения». Толстая занимала две комнаты. Они были с северной стороны мрачного шестиэтажного дома, и солнце в них никогда не заглядывало. А.А. Есенина говорила об апартаментах Софьи Андреевны:

– Всё напоминало о далёкой старине, в массивных рамах портреты толстовских предков, чопорных, важных, в старинных костюмах, громоздкая, потемневшая от времени мебель, поблёкшая, поцарапанная посуда, горка со множеством художественно раскрашенных пасхальных яичек и – как живое подтверждение древности – семидесятипятилетняя горбатенькая работница Марфуша, бывшая крепостная Толстых, прослужившая у них всю свою безрадостную жизнь, но сохранившая старинный деревенский выговор: «нетути», «тутати».

Есенин не вписывался в эту мрачную тяжеловесную атмосферу. «С переездом Сергея к Софье Андреевне сразу же резко изменилась окружающая его обстановка, – писала А.А. Есенина. – После квартиры в Брюсовском переулке, где жизнь была простой, но шумной,